Киппенберг - [17]

— Вот уже несколько лет у тебя нет ни малейших оснований делать мне подобные упреки. Если мне будет дозволено так выразиться.

— Тебе будет дозволено, — отвечал я, — и надеюсь, что ты и теперь меня простишь. Как следует из письма, перфокарты у них уже готовы. Когда им можно приехать?

Улыбка у Лемана все еще оставалась малость кривоватой, когда, поглядев на часы, он спросил:

— А что, если я сбегаю выпью чашечку кофе?

— Только недолго, — ответил я и ушел.

Я знал, что меня ждет Босков. Но, проходя через вестибюль, я еще раз заглянул в старое здание. Фрейлейн Зелигер сидела за машинкой.

— Одну минуточку, — сказал я и затем осведомился, у себя ли Кортнер. Она помотала головой. — Тогда я пойду к нему в лабораторию, чтобы разобраться вот с этим, — продолжал я, сунув ей под пос письмо из Тюрингии.

Еще я попросил ее заказать срочный разговор и продиктовал ей тему разговора. Она с готовностью стенографировала.

— Доктору Папсту надо передать следующее. Во-первых, программа у нас есть. Во-вторых, нам нужна вся проектная документация — на этом пункте следует сделать особое ударение. Мы хотим ознакомиться не со стопкой перфокарт, а со всем проектом в целом, в-третьих, пусть пришлют компетентных людей. И наконец, в-четвертых, что касается сроков, мы готовы в любое время — скажем, в понедельник с самого утра.

Она послушно застенографировала все это, отложила ручку и с паническим ужасом в глазах залепетала:

— Но ведь господин профессор принял совсем-совсем другое реше…

— Только без паники, — перебил я ее. — Позвоните доктору Боскову. Обрисуйте вашему секретарю парткома положение дел! Затем спросите его…

Продолжать не потребовалось. Макияж цвета «темный загар» смешался на лице Анни с огненным румянцем, превратив ее в настоящую индеанку. Еще немного, и она швырнула бы свой блокнот мне под ноги. Я хорошо ее знал, я знал, что́ за этим последует, а потому добавил:

— Может, вы сегодня в порядке исключения не станете меня стращать, что уйдете из института?

Тут она окончательно разъярилась, но я смог угадать ее мысли и принялся спешно наводить золотые мосты примирения:

— Вам трудно, Анни, я знаю, но, видит бог, остальным тоже нелегко. А мы с вами не король саксонский, другими словами, мы в нашей стране не можем просто-напросто сказать: разбирайтесь с вашим дерьмом сами. И не только сказать, мы даже подумать так не имеем права.

Она сглотнула и возмущенно крикнула:

— Я и не собиралась так говорить! Зачем вы возводите на меня напраслину? Сейчас я закажу разговор.

— Закажите срочный, я оплачу, — сказал я и пошел к дверям. — Когда поговорите, позвоните Боскову, я буду у него, вот только разберусь с Кортнером.

В отделе апробации, еще в коридоре, я встретил фрау Дитрих, она доктор наук, биолог и, несомненно, ведущий ум среди сотрудников Кортнера. В описываемый период это была женщина сорока лет, очень ухоженная и привлекавшая всех как внешностью, так и личным обаянием. Когда нашей группе был зачем-нибудь нужен отдел апробации, мы предпочитали иметь дело не с Кортнером, а с ней. Лично я мог бы упрекнуть ее лишь в том, что вот уже много лет, не приводя практически никаких разумных доводов и отделываясь лишь беглой улыбочкой, она не поддается на мои уговоры, отказывается помахать ручкой своему непосредственному начальнику Кортнеру, о котором она навряд ли более высокого мнения, чем я, и перейти к нам в новое здание, чтобы занять там место, достойное ее способностей. Мы кивнули друг другу, и я спросил на ходу:

— Вы, случайно, не знаете, где я могу найти Кортнера?

— Прислушайтесь, — отвечала она, — уши вас и выведут.

И действительно, из-за двери большой лаборатории до меня донесся голос Кортнера, визгливый, пронзительный, злобный.

Главная лаборатория отдела апробации представляет собой просторный зал, как бы разделенный на кабинеты письменными столами и полками поверх столов. Вот почему его трудно окинуть взглядом, и вот почему Кортнер не заметил моего приближения. Я увидел ассистентов и лаборанток, занятых работой, увидел их лица, не столько испуганные, сколько строптивые и насмешливые. Весь зал был до краев заполнен голосом Кортнера, который становился все более пронзительным и резким:

— Что здесь происходит? Что это вообще такое? Прикажете мне наводить за вас порядок на вашем столе?

Проходя мимо, я услышал, как один молодой врач непочтительно сказал соседу:

— Опять этот шизик забыл принять свой мепробамат!

Разумеется, я сделал вид, будто ничего не слышу. Кортнер, голос которого перешел на крик, ухватился за очередную жертву.

— Ну как, вы найдете вену или нет? Я спрашиваю, вы собираетесь сегодня найти вену? — Очевидно, он наткнулся на сопротивление, и это только подлило масла в огонь. — Зачем вы кончали медучилище? Интересно, что́ вы вообще кончали, медучилище или школу для умственно отсталых детей? Мне, может, самому вам показать, как вводят канюлю?

Лавируя по проходам между столами, я вышел на Кортнера. Тот стоял боком ко мне и с приоткрытым ртом созерцал какую-то аппаратуру. Там из подопытной крысы, погруженной в глубокий наркоз, вытекло несколько капель крови, и Кортнер, вдохнув побольше воздуха, завопил во всю глотку: