Киоск нежности - [6]

Шрифт
Интервал

Будет еще сто весен,
Но не умрет звон сосен. –
Те же приснятся сны
Девушкам Сотой Весны!..
В стенах, что будут иные,
Не станут нагей нагие…
Не будет трех маев в весне
И кровь не вспыхнет красней…
Но сердце немого мира
Звякнет стострунной лирой,
Через весен сто,
Так, как не слышал никто!
Ради, вот этого звяка
Можно живым поплакать.
Это – дорога в сны
Девушек Сотой Весны.

Лагуны юни

Верескной девушке

Мойчи Ямагучи как воспоминание о задушевных беседах под шелест бамбуков у его дома

Вы вся, как поэза Альфреда Мюссе, –
Душевно-прозрачная, зябнуще-астровая…
С мечтательным бантиком в русой косе,
Червонноволосая, звонко-пиастровая…
Быть в комнате вашей – фантазы читать
Тильтильно-Митильные, полные грации…
Склоняться к вам близко – экстазно вдыхать
Сурдинно-щекочущий запах акации…
Глядеть в ваши очи – купаться в вине…
Они ведь не ваши, вакхически лавные!
Вы вся из батиста, как греза Мане…
И только глаза ваши – пики агавные,
Они – две агатовых, черных стрелы,
Готовые взвиться с мучительным пением.
Они обжигают, как капли смолы,
Стекая мне в душу в кричащем кипении…
Они, как румяна на щеках Мадонн!
Они – барабаны в интимной литании…
Я ими замучен!., разбит!., оглушен –
Но сблизьте ресницы, и вы – обаяние…
Живут в вас причудно Уайльд и Мюссе,
Провинции лирик с эстетиком, ересь в ком,
Ах, сложные прелести в русой косе
Мечтательной девушки, пахнущей вереском!

Молодой гениалке

Таких, как я, у Вас будет больше, чем сказок у Шехерезады,
Таких, как я! –
Но, грусть тая,
Я букетно подношу Вам свои баллады…
В самом деле!? Что такое поэт в сером костюме? –
Смешная претензия!. –
Вы – гортензия –
Фаворитка фраков… (Какой угловатый юмор!?)
Вы – будуарная папуаска, взирающая на жизнь улыбчато…
Мир – Ваш. –
А я – паж
Грустно строющий замок из песка неверный… рассыпчатый…
Пусть неверный!. Строю, кусая губы, когда Ваши руки целует другой.
Мне – больно!..
И невольно
Радугу грез, опять, распускаю, павлиньево, над Вашей головой. –

Блик

Мне нравятся ваши узкие руки
И гиацинтные волосы…
Меня радует мука,
Скрытая в вашем смеющемся голосе…
Мне близка ваша внимательность к мелочам.
(Как – я! -)
И я люблю повторять слова, подобные мечам:
«Не моя…»

Первый раз

Вышла на берег… Руки – как крылья,
И вода по ним медлить стекать…
СОВЕРШЕННАЯ… веки прикрыл я…
К телу – солнцу не миг привыкать!.
Ветер волосы влажные скомкал
В золотисто-змеиный клубок…
Я лежу и слежу незнакомку,
И цежу ее взор голубой,
Первый раз поклоняюся телу!
Первый раз я забыл слово ВЗЯТЬ. –
Ослепленный богиней белой,
Цежу голубые глаза.

Сирень триольная

I.
Вы двадцать весен не цвели…
Вы двадцать весен не любили, –
Вы двадцать весен в мертвой вилле
Надежды кружево плели. –
Вас весны пламенный жгли,
Желая чтобы вы любили…
Но вы восторгом не цвели
И двадцать весен мертвой были…
II.
Теперь вам двадцать… В жизнь! смелее!.
Смелее в ласки!.. в счастье! в страсть! –
Пора покоя скинуть власть,
Мечтавши долго, любит злее…
Спешите насладиться всласть.
К цветам идите по аллее…
Пора покоя скинуть власть,
Теперь Вам двадцать… В жизнь!.. Смелее!
III.
«Вы – первый» ты – сказала мне
И, задрожав, поцеловала…
Луна сочувственно кивала
И мне казалось я во сне. –
«Вы – первый..» ты сказала мне
И, словно музыка звучала,
Когда меня поцеловала
И «первый» ты сказала мне…
IV.
Цветы, что долго не цвели
Цветут божественно красиво. –
Они дробиться не могли
И счастья ждали терпеливо…
Но миг настал и, горделиво,
Они бутоны развели…
Цветут божественно красиво
Цветы, что долго не цвели.
V.
Пять лепестков сирень имеет.
Цветок любви всегда один –
Ваш поцелуй – абрикотин…
Он сладок… сердце сладко млеет…
Пять триолетов, как один,
Моя любовь дарить вам смет…
Цветок любви всегда один,
Хоть много лепестков имеет, –

В фойе

Полюбив, в Декабря я загроздил сирени…
Полюбив, – я из звезд отчеканил колье… –
Сядем здесь на диван… Ходят люди, как тени,
Что нам тени людей и гримасы фойе?!
Ведь никто из толпы не поймет нашу близость!
Ведь мещанам далек пасторальный экстаз. –
Им знакома любовь, как животная низость…
Ах, забудем мещан в наш сиреневый час!
Твои взоры нежней ассонансов Верлена…
Твои плечи дрожат, как березок листва…
Улетев далеко из мещанского плена,
Мы людские черты замечаем, едва…
Есть моменты в любви, когда люди – помеха!.
Есть минуты в любви, когда люди – ничто!.
Маши души – сады ароматного смеха
И вульгарный диван – королевский «шато»…
Тривиальный диван, словно замок в сирени,
Где цветы и любовь только в нас и для нас.. –
Не дадим никому белокурых мгновений!.
Никого не введем в наш сиреневый час!.

Признание

Я украшу Вашу шею триолетовым горжет,
И к корсажу меховому пристегну букетик грез,
Я – счастливый, сумасшедший, расшалившийся поэт
Приготовивши манто Вам из шелков кашмирских роз.
«Как морозно…» – Вы сказали, помню, как то в променад.
И улыбка, уст сказавших, зябко инейной была.. –
Не грустите!. На сугробах я взрощу весенний сад…
Ведь душа моя, как ландыш, в зимостужу расцвела!
Это Вы ее согрели искрометьем Ваших глаз.
Их лучи все льдины сердца растопили в ручейки..
И в награду, я, за это, погружаю Вас в Экстаз,
В волны огненной… душистой… и ласкающей реки…
Что зима?!.. Зимою сердце тоже кружит котильон –
Правда, медленный, но нужный, как влюбленного намек,
Из ажурных триолетов я воздвигну павильон

Еще от автора Сергей Яковлевич Алымов
Нанкин-род

Прежде, чем стать лагерником, а затем известным советским «поэтом-песенником», Сергей Алымов (1892–1948) успел поскитаться по миру и оставить заметный след в истории русского авангарда на Дальнем Востоке и в Китае. Роман «Нанкин-род», опубликованный бывшим эмигрантом по возвращении в Россию – это роман-обманка, в котором советская агитация скрывает яркий, местами чуть ли не бульварный портрет Шанхая двадцатых годов. Здесь есть и обязательная классовая борьба, и алчные колонизаторы, и гордо марширующие массы трудящихся, но куда больше пропагандистской риторики автора занимает блеск автомобилей, баров, ночных клубов и дансингов, пикантные любовные приключения европейских и китайских бездельников и богачей и резкие контрасты «Мекки Дальнего Востока».