Киоск нежности - [13]

Шрифт
Интервал

В аметистных мехах шеншила.
Идут, идут Поэты,
Чтобы новья песни петь.
Но душа их в мех одета…
В ней – грех,
И ей не летать!..
Одни опустили четки…
У других лорнет затих.
Бриллианто-крестами кокотки
Поразили,
Пронзили
Их. –
«Отчего так много кокоток,
Так много кокоток здесь?!
Неужели из двушек Кто то,
Кто то высосал сок их весь?!.
Неужели девушки в страхе
Отказались придти на панель,
Когда пасть жасминной рубахе
Приказала святая цель?!.
Убоялись?!. Милей им дрема!..
Не зажгли свечу души…
Обнажись царица Содома!..
Обнажиться всем прикажи»..
Задрожали витрин лампады
От таких неожиданных слов.
И кокотки, сорвав наряды,
Превратили алтарь в альков…
Тонкая с иконкой маленькой
Обнажиться дала приказ…
Вспыхнул рот ее аленький
И погас.
Но увидел я то, что надо мне
И пошел за Царицей я, –
Была цикламенно-ладанной
Черная Ектения…
– «Плотскому телу – Вакхальное!..
Кокотки ему хороши…
А где напевы пасхальные,
Дальше,
Воскресшей души?».
Но поэты обняв кокоток
Оглушились набатом зла.
Острия четок –
Плеток
Кусали,
Рвали
Тела.
Лишь две с лицами странными
Не сняли сиреневый мех,
Остались для всех чужестранными,
И был в них высший грех. –
А я с кокоткой тонкой,
Желая любить остро –
Сел в авто. И плача ребенком,
Пьеро плясал болеро.
. . . . . . . . . .
А потом сошлись мы вместе
У вялых, усталых ракит..
«Братья, где же невесты?..»
Каждый молчит.
Душа растеряла все перья,
Бившихся,
Вившихся крыл,
«Что же, – опять – Неверье?…»
Я спросил.
Но где то колокол дрожный
Осторожно
Надежду нес. –
«Братья, я знаю, можно
Испить нам Девьих Рос…»
И пусть, грехом палимы,
Мы сняли с гетер меха…
Забудем!..
Иже херувимы
О чуде
Будем вздыхать…
Сердце – черные фрезии…
Тело с кокоткой нагой…
Но воскреснул бог Поэзии,
Расточились Врази Его!..
Душа томится попрежнему,
Но с греха свалился мех;
Не дадим… не дадим одежд ему.
Ныне и присно, во век…
К раздетой душе, раздетые
Девы
Для сева
Придут…
Негою в снеге сокрытые,
Душистый сок принесут!..
Скоро с тобой мы расколемся
Черная Ектения…
«С миром Господу Богу помолимся,
Да святятся Люди Твоя.»

Роща дней

Всеволоду Иванову с верой, что это будет.

Ростки… Ростки…
И дней побеги.
Тоски
Не надо
у сада
Неги.
В кольце огней
Зевают пушки…
Слышней
Зовут
В уют
Опушки…
Трава в росе…
Речные бульки…
И рады все:
Шмель…
Ель…
Косульки…
Настанет день,
Который не был!.
Везде
Простой,
Святой,
Как небо.

Каменнодушим

Н. В Устрялову во славу созидания.

Жалеете Реймский собор?!.
Скорбите о порче Лувена.
А то не страшит, что живые собой
Платили за мертвые стены?!.
Живые нужны, а соборы построим
И новые книги дадим,
И будут соборы прекраснее Трои.
А книги свежее воды…
Вам жаль своих пыльных, как вы, пинакотек?!.
Бездушная жалость рабов!..
Живой… это больше больших библиотек!
Живой… это выше чем Реймский собор!

Облака

Облака!..
Лакать
Не уставая –
Этой стаи
Вышний
Пышный лет, –
И душа
Надземно вырастая,
Хороша…
Воздушна…
И поет:
Были дни…
И есть они…
И будут!
Дарий…
 Гунны…
  Скифы…
   Ганнибал…
Но в веках
Не изменилось чудо
Облаков –
Чей лет – жемчужный бал.
 Все эпохи – там…
 Перегорели, –
 Все дела воздушны
 И скользят. –
 Дни цвели…
 Цветут…
 Вот облетели… –
 Облака лишь выжелтить нельзя!
Облака – Все мы:
И ты…
И этот…
И любовь…
И злоба…
И тоска…
И душа убийцы,
И – поэта…
Каждый разный любит облака.
Часто-часто никнут надо мною
Бездны неба в пепельных тонах, –
На мгновенье вижу жизни дно я –
 Правда вот!.
  Минута…
   Не она!
Облака бегут… бегут и нежат.
Кровь земли на Небе – дымный лед.
В облаках, быть может, вздох из Льежа
И слеза парижского камло…
В облаках, быть может, стоны павших,
Тех, что «как то». умерли в кустах –
Без того, чтоб кто нибудь рыдавших
Бережно поцеловал в уста.
Бедуин, затерянный в пустыне…
Девушка, иссохшая в камнях, –
Все они в лазоревой равнине
дут на стогорбых облаках…
Все – вверху:
 Минуты…
  Дни…
   Эпохи…
Комнатки…
 Бульвары…
  Города…
Ближе всех к заброшенному Богу
Облаков пушистая гряда!
Ближе всех… внимательней… и чище…
Потому то вечно от земли
Черный взор стремится в высь и ищет
Облаков надмирных корабли…
И поэт, влачащий цепи будней,
И торгаш – мечтательный на миг, –
В облаках читают сказ о чудном,
От земных освободясь вериг.
«Не грустите девушки о смерти…
По душе земная вам игра,
Но для вас на небе – нам поверьте –
Уж давно готов Жемчужный Храм!».
В облаках – невоплощенья Баха…
То, что думал выпеть Берлиоз, –
И о чем хотел Бетховен плакать.
И дожди, на жизнь не павших, грез.
Все равно им, что земля содеет…
Все равно им, лето иль зима…
 Пробегают…
  Тают…
   Пляшут…
    Реют…
Лишь для них весь Космос – не тюрьма.
И когда уснувшие долины
Вспорет аль предзорного клыка,
Как всегда воздушны и невинны
Там –
Вверху –
Пасутся облака.
И над диким воем страшных пашен
Над пожаром, болью и войной, –
С каждым мигом радостней и краше,
Облака суют звено в звено.
День и ночь.
Прозрачный, мудрый вечер
Розовый, как девушки щека…
Неизменно зажигают свечи
В потемневшем небе облака.
И всегда, всегда они над нами…
И всегда нам мил их нужный след.
Пусть ступают дни, бредя слонами, –
Облаков не растоптать им… Нет!..
Облака: –
 Пролетность…
 Мимолетность.
  Легкий пух…
   На раны жизни – снег.
Облака: –
 Река…
  Века…
   Дремотность…
    Благодать нежнейших самых нег
Тяжесть жизни в небе – росный ладан.
Дымки снов – железные века…
Для мечты – сладчайшая услада
 Облака…
  Там –

Еще от автора Сергей Яковлевич Алымов
Нанкин-род

Прежде, чем стать лагерником, а затем известным советским «поэтом-песенником», Сергей Алымов (1892–1948) успел поскитаться по миру и оставить заметный след в истории русского авангарда на Дальнем Востоке и в Китае. Роман «Нанкин-род», опубликованный бывшим эмигрантом по возвращении в Россию – это роман-обманка, в котором советская агитация скрывает яркий, местами чуть ли не бульварный портрет Шанхая двадцатых годов. Здесь есть и обязательная классовая борьба, и алчные колонизаторы, и гордо марширующие массы трудящихся, но куда больше пропагандистской риторики автора занимает блеск автомобилей, баров, ночных клубов и дансингов, пикантные любовные приключения европейских и китайских бездельников и богачей и резкие контрасты «Мекки Дальнего Востока».