Киномелодрама. Фильм ужасов - [8]
Кич — более древнее явление, чем массовая культура. Он существовал еще до возникновения современных средств массовых коммуникаций. Но ренессанс его связан именно с ними, с помощью радио, газет, телевидения, кино он перекочевал с базара в мощные капиталистические синдикаты, владеющие массовыми коммуникациями. Роль кинематографа в этом процессе воистину историческая. Благодаря его синтетизму представилась возможность создания в одном кинопроизведении пластического, музыкального, театрального, прикладного и, конечно же, литературного кича.
Основатель коммунистической партии в Италии, по определению Пальмиро Тольятти, один «из самых великих сынов итальянского народа», один «из самых глубоких и гениальных мыслителей-марксистов» — Антонио Грамши — в своих знаменитых «Тюремных тетрадях» дал поразительную по точности характеристику буржуазной массовой культуры. Наиболее подробно он останавливается на двух, пожалуй, самых популярных, типах произведений масскульта — детективе и романе-приложении. Так, например, он исследует родственную близость «авантюрных» произведений с авантюрностью политической и нравственной практики фашистского режима, а культ супермена (сверхсильной личности) с ницшеанскими идеями. Роман-приложение (специальные издания, сопутствующие, как правило, большим газетам или журналам для повышения их тиража), по определению Грамши, «нехудожественная литература», популярность которой носит «практический и культурный (политический и нравственный) характер»[9].
Характеристика романов-приложений легко распространима на всю продукцию массовой культуры, на все виды неискусств. Главное — создать иллюзию, дать, как говорил Грамши, «сон с открытыми глазами», дать «наркотик, который смягчил бы ощущение боли». И с этой задачей кино масскульта справляется как нельзя лучше.
«Прекрасные» времена конца XIX и начала XX века связаны с мифом о доступности богатства, счастья, карьеры для каждого, вне зависимости от его происхождения, социальной принадлежности. Этот миф родился в Америке и имел некоторые исторические обоснования. Чистильщик сапог действительно мог стать миллионером, разбогатев на удачливом бизнесе, жалкий оборванец, открывший в Клондайке золотую жилу, становился «первым человеком». Богатели на всем — на удаче, грабежах, убийствах, подлогах, спекуляции, умении соответствовать и т. д. Так родился миф о равных шансах стать миллионером. Это уже был чистый миф. Единицы богатели, тысячи прозябали в нищете. Постепенно образовались касты власть и деньги имущих, в которые пробиться было все труднее и труднее. Финансисты, бизнесмены, миллионеры, мультимиллионеры, миллиардеры — это была одна каста. Другую составила мафия, обеспечившая своим членам особые привилегии, не только денежные. Третья каста возникла как-то неожиданно и стремительно, ее составили кинозвезды-кумиры, обладавшие не только богатством, но и особой магией, привлекающей всех мечтателей о сладкой жизни. Порожденная массовой культурой, она была и продуктом и производителем ее. Жизнь звезд моделировалась экраном, но, по законам обратной связи, она же формировала экран.
Сначала это было чисто американское явление. Сегодня оно стало тотальным для всего капиталистического мира (национальные модификации в данном случае не играют особой роли). В третью касту входят теперь не только кинозвезды, но и певцы-идолы, спортсмены-идолы, модные хирурги и портные, иногда даже ученые. Вся эта система породила явление «престижности», смысл которого нельзя понять вне материальной и духовной жизни капиталистического общества, вне его субкультуры, представляющей якобы равные возможности для всех нарушивших стройную кастовую структуру.
Престиж в нынешнем понимании это, прежде всего, обладание вещами.
В этом механизме ведущая роль принадлежит рекламе, но дело в том, что и кинематограф массовой культуры взял на себя рекламные функции, поставляя потребителю образцы поведения, моды, формы жизни, набор «престижных элементов». Из фильма в фильм, независимо от жанра, характера сценарной истории, пропагандируется модель сегодняшнего преуспевающего мужчины и современной эмансипированной женщины, модель семьи, счастья, нравственных установок. Не секрет, что многие фирмы платят кинопродюсерам немалые деньги за рекламу марки машины, самого нового образца мебели, холодильника, сигарет, виски, не говоря уже о модной одежде, прическе, косметике и т. д. Короче говоря, экран предписывает престижные каноны, необходимый набор элементов, без которых якобы не может обойтись современный цивилизованный человек, будь он профессором или лавочником.
Предлагая символы престижа, массовая культура дает потребителю обязательные образцы для подражания, вырабатывает стандарты-ориентиры, без которых современный обыватель почувствовал бы себя растерянным, лишенным почвы под ногами. Явление это более сложное, чем может показаться на первый взгляд. Дело не сводится к обладанию определенным набором материальных благ, к «вещизму»; престижность включает в себя и набор художественных оценок, вкусов, реакций, духовных потребностей. Так, например, в «престижный реестр» могут быть включены Феллини и Бергман, Джойс и Пруст, Бах и Скарлатти, Джоконда и Нефертити. Мещанину лестно прикинуться элитой, приобщиться к ее стандартам, превратить подлинное искусство в предмет снобистской болтовни за выпивкой. Как правило, в сознании потребителя массовой культуры происходит знаменательная трансформация: произведение искусства он превращает в вещь, ценность заменяет ценой, выплевывает, как косточку маслины, содержание, оставляя лишь форму, и, в результате, превращает все в понятный, удобный, забавный кич. В фильме ценит, прежде всего, будоражащие кровь сцены, в исповеди художника видит повод для сплетни о нем, в музыке — ритм, а улыбка Джоконды для него опознавательный знак мыла, крема для бритья, универсальных подтяжек.
В книге, посвященной теме взаимоотношений Антона Чехова с евреями, его биография впервые представлена в контексте русско-еврейских культурных связей второй половины XIX — начала ХХ в. Показано, что писатель, как никто другой из классиков русской литературы XIX в., с ранних лет находился в еврейском окружении. При этом его позиция в отношении активного участия евреев в русской культурно-общественной жизни носила сложный, изменчивый характер. Тем не менее, Чехов всегда дистанцировался от любых публичных проявлений ксенофобии, в т. ч.
Настоящая книга, написанная писателем-документалистом Марком Уральским (Глава I–VIII) в соавторстве с ученым-филологом, профессором новозеландского университета Кентербери Генриеттой Мондри (Глава IX–XI), посвящена одной из самых сложных в силу своей тенденциозности тем научного достоевсковедения — отношению Федора Достоевского к «еврейскому вопросу» в России и еврейскому народу в целом. В ней на основе большого корпуса документальных материалов исследованы исторические предпосылки возникновения темы «Достоевский и евреи» и дан всесторонний анализ многолетней научно-публицистической дискуссии по этому вопросу. В формате PDF A4 сохранен издательский макет.
Основание и социокультурное развитие Санкт-Петербурга отразило кардинальные черты истории России XVIII века. Петербург рассматривается автором как сознательная попытка создать полигон для социальных и культурных преобразований России. Новая резиденция двора функционировала как сцена, на которой нововведения опробовались на практике и демонстрировались. Книга представляет собой описание разных сторон имперской придворной культуры и ежедневной жизни в городе, который был призван стать не только столицей империи, но и «окном в Европу».
Литературу делят на хорошую и плохую, злободневную и нежизнеспособную. Марина Кудимова зашла с неожиданной, кому-то знакомой лишь по святоотеческим творениям стороны — опьянения и трезвения. Речь, разумеется, идет не об употреблении алкоголя, хотя и об этом тоже. Дионисийское начало как основу творчества с античных времен исследовали философы: Ф. Ницше, Вяч, Иванов, Н. Бердяев, Е. Трубецкой и др. О духовной трезвости написано гораздо меньше. Но, по слову преподобного Исихия Иерусалимского: «Трезвение есть твердое водружение помысла ума и стояние его у двери сердца».
В статье анализируется феномен коллективного сексуального насилия, ярко проявившийся за последние несколько лет в Германии в связи наплывом беженцев и мигрантов. В поисках объяснения этого феномена как экспорта гендеризованных форм насилия автор исследует его истоки в форме вторичного анализа данных мониторинга, отслеживая эскалацию и разрывы в практике применения сексуализированного насилия, сопряженного с политической борьбой во время двух египетских революций. Интерсекциональность гендера, этничности, социальных проблем и кризиса власти, рассмотренные в ряде исследований в режиме мониторинга, свидетельствуют о привнесении политических значений в сексуализированное насилие или об инструментализации сексуального насилия политическими силами в борьбе за власть.
«Лишний человек», «луч света в темном царстве», «среда заела», «декабристы разбудили Герцена»… Унылые литературные штампы. Многие из нас оставили знакомство с русской классикой в школьных годах – натянутое, неприятное и прохладное знакомство. Взрослые возвращаются к произведениям школьной программы лишь через много лет. И удивляются, и радуются, и влюбляются в то, что когда-то казалось невыносимой, неимоверной ерундой.Перед вами – история человека, который намного счастливее нас. Американка Элиф Батуман не ходила в русскую школу – она сама взялась за нашу классику и постепенно поняла, что обрела смысл жизни.