Киномеханика - [15]

Хромая вдогонку за Адиком к лестнице, ведущей в гору, Марат был уверен, что ни один из этих безобидных по большому счету человечков не рискнет искать с ним новой встречи. Но в стае, бессознательно действуя по ее законам, жаля и подогревая друг друга издевками и напоминаниями о перенесенном конфузе, они способны были на повторную атаку. Он полз, как улитка. Что им мешало проследить за ним, улучить момент и со всех сторон кинуться на него, когда подъем отнимет последние силы и в изнеможении он опустится на ступени?

Первый раз в жизни Марат встретил такую длинную лестницу. Она насчитывала десятки маршей, разделенных небольшими ровными площадками, за которыми вновь и вновь поднимались каменные пороги. Хотя ступени были вытерты миллионами шагов, усталых и бодрых, молодых и старчески шаркающих, из трещин между камнями задорно лезли побеги каких-то вьющихся растений. Слева вдоль лестницы, в длинной шахте тянулись рельсы железной дороги, они были в нескольких шагах. А кругло подстриженные шпалеры низкого кустарника открывали путь только круто вверх.

Из-за хромоты Марат не мог шагать как все — каждую ступеньку он пересчитывал обеими ногами, сначала ставя правую, а потом подволакивая левую, и тратил вдвое больше сил, чем Адик с Лорой, которых он видел так высоко впереди, что, казалось, догнать их уже невозможно. Марат вступил на лестницу в сумерках, а когда сгустился мрак южной ночи, он не знал, преодолел ли хотя бы половину подъема или находится только в первой его трети. Молочно-белые фонари ничего не говорили об этом, а моря под собой он уже не видел, хотя пока еще чуял. Он страшно жалел, что не попытался прекратить игру раньше, до того, как Адику с Лорой вздумалось покинуть кафе, где они провели полдня и куда он мог бы зайти и купить на выигранные деньги пирожок, бутерброд с сыром или, на худой конец, пирожное, а потом, как только они тронутся с места, спокойно последовать за ними. Теперь же он слишком запоздал — у них была очень большая фора во времени. Мышцы Марата помнили более мелкие ступени Учреждения, и он, несколько раз больно запнувшись босой стопой, ткнулся в камень ногтем большого пальца и зашатался, только отчаянными взмахами рук ему удалось удержать равновесие. Ему нельзя было падать — он и так не поспевал за событиями.

Даже здесь, за четыре тысячи километров от Учреждения, Марат чувствовал незримые нити, которыми Оно его тормозило. Чем дальше он отодвигался от Учреждения, тем отчетливее проступали контуры его хитроумной механики, нацеленной на преодоление взаимного отторжения узников и надзирателей. Каждая мелочь приобретала смысл. Например, уменьшенные размеры предметов. Низкие подоконники и койки, низкие столы и стулья, мелкие ступеньки низких крылец с гладкими перилами исподволь вырабатывали привычку пользоваться этим маломерным обиходом. И при каждом побеге, который фатально оказывался резким переходом в полномасштабную реальность, беглецы запинались на ровном месте. Марат отчетливо запомнил первое впечатление от черно-железной вагонной подножки, когда она замерла перед его глазами во всей своей суровой неприхотливости; покрытая налетом пыльных бурь, тепловозного дыма и гари, она помчится над землей на неизменной высоте, ни к чему не приспосабливаясь, и он мог поехать на ней. Марат бросил вопрошающий взгляд через плечо на юргинский вокзал, от которого рукой подать до Учреждения с его мелким, но устойчивым бытом. Он едва достал до нижнего края поручней, а потом повис на них всем телом, чтобы подтянуться, но у той лестницы было четыре ступени, а здесь в гору вели сотни, и ни перил, ни посоха под рукой. И теперь, когда Марату следовало полностью сосредоточиться на преодолении подъема, ему так некстати приходят в голову эти мысли. В Учреждении он был полон сил и рвался вон, но, чем глубже и дальше уходил на волю, тем меньше оставалось в нем энергии — он, как водолаз, который рвется в глубину, но не может время от времени не возвращаться на поверхность, с которой намертво связан зазубренным тросом.

Они настигли Марата почти у самого верха бесконечной лестницы. В эти минуты на ней было малолюдно, хотя недалеко, но недостижимо, за рельсами, светились всеми своими окнами корпуса санатория, и оттуда доносилась веселая музыка. Когда его окружили по всем правилам группового нападения, Марат, вымотанный подъемом до предела, уже не надеялся выдержать это противостояние и, пожалуй, готов был отдать им деньги, но не стоило обманываться: они хотели отнять все, включая важнейшую улику расследования, которое он проводил. «У него нож!» — пронзительно-свистящим шепотом напомнил товарищам один из нападавших. Подтверждая его опасения, Марат сунул руку в карман. Но, когда Барабуля, сутулясь и низко держа растопыренные длинные руки, приблизился и, чтобы отвлечь внимание от нападавших с другой стороны, сделал ложный выпад, высоко вскинув руку с длинными музыкальными пальцами скорее дирижерским, чем боксерским движением, которое на любого другого произвело бы впечатление, Марат не отшатнулся — он вдруг поймал его левой рукой за висящий на шее амулет, а правой изо всей силы ударил в костистый нос, еще и еще, чтобы пошла юшка, в перевозбуждении вкладывая в удары все эмоции, которые в течение дня подавлял. Охнув, противник в осатанелом испуге оттолкнул Марата от себя в сужающийся центр атакующего круга. Кто-то сзади дал подножку. И, впечатав подбородок в грудь, чтобы не стукнуться затылком, Марат лопатками врезался в бочковидный шишковатый ствол Канарского финика у самого его основания. С ним начался припадок. Он хрипло взвыл, потом захрипел, забился в конвульсиях, изо рта показалась пена.