Кимоно - [80]

Асако получила в этот день трогательное письмо от Джеффри, дающее во всех подробностях отчет о его поведении с Яэ Смит; он умолял понять и поверить ему и простить ему преступление, которого он не совершал.

Несмотря на недоверчивость кузины, решимость Асако была поколеблена этим призывом. Только теперь, покинув мужа, она начала сознавать, как сильно любила его. Реджи Форсит мог бы быть более или менее беспристрастным свидетелем.

Поздно вечером, в закрытой рикше, проехала она короткую улицу, которая вела к посольству. Мистер Форсит только что прибыл.

Мистер Форсит был очень недоволен, когда доложили о миссис Баррингтон. Это была как раз такая встреча, которая могла раздражить и расстроить ему нервы.

Уже ее вид говорил против нее. На ней было японское кимоно, неприятно напоминавшее о Яэ. Ее волосы были в беспорядке, непричесаны. Глаза красны от слез.

— Разрешите сказать вам сразу, — заметил Реджи, — что я ни в коем случае не отвечаю за проступки вашего мужа, у меня достаточно своих.

Асако никогда не могла понять Реджи, когда он начинал говорить таким саркастическим тоном.

— Я хотела бы точно узнать, что случилось, — умоляла она. — У меня нет никого, кто мог бы сказать мне.

— Ваш муж говорит, что, собственно, ничего не случилось, — сердито ответил Реджи.

Молодая женщина сообразила, что такое утверждение было далеко от оправдания Джеффри, на которое она уже начинала надеяться.

— Но что вы в действительности видели? — спросила она.

— Я видел мисс Смит в постели с вашим мужем. Так как это было в моем доме, то им следовало бы сначала спросить моего разрешения.

Асако дрожала.

— И вы думаете, что Джеффри ласкал мисс Смит?

— Не знаю, — сказал Реджи устало, — судя по тому, что я слышал, кажется, это мисс Смит ласкала Джеффри, но, по-видимому, он не препятствовал этому ее занятию.

Надежды Асако получить доказательства невиновности мужа были сокрушены.

— Что мне делать? — жалобно спросила она.

— Этого я совершенно не знаю. — Эта сцена начинала казаться Реджи положительно глупой. — Везите его обратно в Англию как можно скорее. Я так думаю.

— Но если он будет влюбляться в женщин в Англии?

— Возможно.

— Но тогда что же мне делать?

— Терпите и смейтесь над этим. Вот все вообще, что можем мы делать.

— О, мистер Форсит, — умоляла Асако, — вы знаете моего мужа так хорошо. Думаете вы, что он дурной человек?

— Нет, не хуже всех нас остальных, — отвечал Реджи, которого этот разговор совершенно взбесил. — Он просто огромный дурак и крупнейших размеров глупец.

— Но вы осуждаете Джеффри за то, что случилось?

— Я уже сказал вам, дорогая миссис Баррингтон, что ваш муж уверял меня, будто в действительности ничего не случилось. Я совершенно уверен, что это правда, так как ваш муж очень честный человек — в мелочах.

— Вы думаете, — сказала Асако, ухватившись за эти слова, — что мисс Смит не была на самом деле любовницей Джеффри, что они… не грешили вместе?

Асако не знала, как интимны были отношения между Реджи и Яэ. Потому она не понимала, как жестоко ее слова ранили его. Но еще больше, чем раны памяти, нелепость всей этой сцены раздражала молодого человека до того, что ему хотелось кричать.

— Безусловно, — отвечал он, — в терминах Библии: она легла с ним, но он не познал ее.

— Так вы думаете, что я должна простить Джеффри?

Это было уже слишком. Реджи вскочил на ноги.

— Дорогая леди, поистине, это вопрос, касающийся вас, и только одной вас. Я лично сейчас не в состоянии прощать кому бы то ни было. И меньше всего я прощаю дуракам. Джеффри Баррингтон — дурак. Он был глуп, женясь; глуп, выбирая вас; глуп, отправляясь в Японию, когда все советовали ему не делать этого; достаточно глуп, чтобы болтать с Яэ, когда все говорили ему, что она опасная женщина. Нет, лично я сейчас не могу простить Джеффри Баррингтону. Но уже очень поздно, я утомлен и уверен, что вы тоже не меньше меня. Я посоветовал бы вам вернуться домой, к вашему заблудшему мужу. А завтра утром мы все будем соображать яснее. Как французы говорят: L’oreiller raccommode tout[38].

Асако все еще не двигалась.

— Ну, дорогая леди, если вы хотите еще подождать, вы извините меня, если я вместо ненужного разговора поиграю вам. Это лучше успокаивает нервы.

Он присел к роялю и заиграл хор из «Веселой вдовы»:

Сейчас иду к Максиму:

довольно грез любви;

Там девушки хохочут;

не лгут и не морочат;

Лоло, Додо, Жужу,

Клокло, Марго, Фру-Фру.

Сейчас иду к Максиму;

вы можете идти…

Пианист круто повернулся на стуле: посетительница ушла.

— Слава Богу, — вздохнул он и через четверть часа заснул. Проснулся он скоро, с болезненным, беспокойным чувством в груди, которое он определял названием «сознание греха».

— Боже мой, — сказал он вслух, — каким я был невежей!

Он думал о том, что неиспорченное и кроткое создание оказало ему величайшую честь, придя к нему за советом в минуту самого тяжелого горя. А он принял ее с глупой бравадой и дешевым цинизмом.

За завтраком он узнал, что дело было гораздо серьезнее, чем он воображал, что Асако совсем покинула мужа и жила у своих японских родственников. Он думал, что это ссора влюбленных, а теперь понял, что это крушение двух жизней. Ласковым словом он мог бы предупредить это несчастье.