Километры саванов - [8]

Она приподнялась на своих располневших ногах:

– В любом случае, мне хотелось бы представить этого господина. Старый друг, которого недавно встретила. Мой давний друг... господин Нестор Бурма... Господин Рене Левиберг...

Я поклонился. Он не шелохнулся, не протянул руку.

– ...Ты, конечно, припоминаешь его, Рене...

Последние слова она произнесла свистящим голосом.

И продолжала:

– Сейчас он частный детектив, а в то время он был... он был... всего лишь – она замолкла, а потом закончила с изрядной долей коварства – ...другом Жоржа Морено.

Торговец текстилем вздрогнул. От ярости его лицо побелело. Его орлиные черты застыли. Тяжелые веки замигали быстрее.

– Тебе бы следовало знать, что вспоминать об этом Морено мне так же приятно, как о Гитлере! – выкрикнул он глухим голосом.

– А вы злопамятны, сударь, – заметил я. – Я имею в виду Морено.

Он испепелил меня взглядом и ответил:

– Да, сударь. И тем хуже, если вам это не по душе.

– Злопамятство! – засмеялась Эстер. – Это семейная добродетель, которую мы тщательно взращиваем.

– Я не злопамятен, – сказал я не очень убежденно.

– Да вот пример. Некогда, в те времена, о которых вспоминает ваша сестра, вы, не сумев разыскать для своего кулака лицо моего друга Морено, решили облагодетельствовать меня, излив свой гнев на мою физиономию...

– Возможно.

– Точно. Так вот, видите ли, сударь, я забыл о том столкновении. Припоминаю его только сейчас, в вашем присутствии. Успокойтесь. Все забыто.

– Вы исповедуете прощение обид? – насмешливо спросил он.

– Называйте это так, как вам будет угодно.

– Вы добрый, замечательный христианин, мой дорогой Бурма, – усмехнулась Эстер.

Я улыбнулся:

– Кюре моего прихода не разделяет ваше мнение... И обернулся к Левибергу:

– ...А Морено не разделял всех моих убеждений. Это мстительный упрямец и, если он вернулся...

– Что?

Его словно током пронзило, и несмотря на скверное освещение, я заметил в его мигающих глазках вспышку страха. Он рявкнул:

– Это еще что за история?

– Он вернулся, – вмешалась Эстер. – Я тебе ничего не говорила, потому что не видела его, но знаю, что он вернулся. И обратилась к господину Бурма, чтобы он нас защитил.

Он взял себя в руки:

– Это что-то новенькое. Теперь ты нас берешь под свое крыло? Я не нуждаюсь в защите, – сухо добавил он. – И сумею защитить себя сам. Один раз я его сломил. Сломлю и сейчас.

– Он упорен, – повторил я. – Человек, который без колебаний пожертвовал своим мизинцем, чтобы раздобыть сто франков, которые дали бы ему возможность воссоединиться с любимой женщиной, способен на все.

– Что вы хотите сказать?

– Расскажите ему тот случай, господин Бурма, – попросила меня Эстер нежным голосом, с предательской нежностью мыльного пузыря.

Я подчинился. Мне отнюдь не было неприятно, совсем даже наоборот, слегка припугнуть господина Рене Левиберга. Он выслушал мой рассказ, ничем не выдав своего волнения. Когда я закончил, он долго и молча, словно завороженный, вглядывался в свою правую руку. Он раскрыл ладонь, раздвинул пальцы, снова их сжал. Может быть, вся эта гимнастика имела для него какой-то смысл. Для меня же, если можно так сказать, это был текст на иврите. Наконец он засунул руку в карман, как если бы она ему мешала.

– И чего же мы ждем от этой беседы? – хмуро спросил он.

– Да, боюсь, ничего, – вздохнул я. – Но язык ведь служит для того, чтобы им пользоваться, не так ли?

Он пожал плечами.

– Мое время дорого, – буркнул он.

И произнеся эти решительные слова, извлеченные из сборника истин для мудро управляемых предприятий, он круто повернулся на своих каблуках и исчез за гардиной, без лишних церемоний*

– Ну и вот, – сказала Эстер.

Больше она не усмехалась. Ее голос изменился. Побледневшая, усталая, она обхватила руками голову и зашептала:

– Одни неприятные сцены... одни...

По ее телу пробежала дрожь, и она тихо заплакала. Подойдя, я похлопывал ее по плечу и нашептывал всякие утешения, но весьма безуспешно, Наконец она затихла, нашла платок, вытерла слезы и в паузе между всхлипом и тяжелым вздохом пожаловалась мне, что все эти неприятности ее издергали, что ее нервы на пределе.

И все такое прочее. Я плеснул в ее стакан немного воды, заставил выпить, а себя вознаградил аперитивом, чтобы смягчить удар. Немного переждав, я сказал:

– Послушайте, Алиса. Отныне вы моя клиентка. Что мне надлежит предпринять? Имей я чуть больше сведений, это бы очень помогло в направлении... Но, может быть, всем тяжело продолжать этот разговор?

Она ответила не сразу. Наконец сказала:

– Да. У меня нет сил. Но приходите снова. Приходите, когда захотите. Мне бы хотелось, чтобы вы посещали меня почаще. Из сострадания к той, кем стала Алиса...

– Это письмо...

– Я поищу его... Не может быть, чтобы я его затеряла... Я его обязательно найду...

– Конечно, – живо поддержал ее я.

Она снова начинала заламывать себе пальцы. Мне было бы трудно еще раз выдержать это зрелище.

– И я охотно зайду еще раз, но мне кажется, что ваш брат... гм...

Она горько улыбнулась:

– Сейчас на дворе не 1930 год.

Она пригладила свои волосы там, где их плотное черное руно укрывало раны от ожогов.

– И с годами я оплатила право самой выбирать себе друзей. Уж не боитесь ли вы?