Киллер для Айболита - [7]

Он обернулся ко мне, лучась морщинами смуглого лица, и со смаком повторил:

— Хоросо!

— Рули давай, — посоветовал я, отчаявшись достучаться до его совести и откидываясь назад.

В приоткрытое окно влетал теплый ветер, ласково играя с кольцами сигаретного дыма и принося с собой запахи чужой, незнакомой мне страны. Воздух в Токио, кстати, показался мне достаточно чистым, несмотря на обилие машин. Впрочем, чему тут удивляться, хмыкнул я, стряхивая пепел. Сравнивать чадный выхлоп отечественных «Жигулей» и «Волг» с иномарками может лишь человек, ничего в автомобилях не соображающий. Тем же, кто соображает, удивляться чистоте токийского воздуха не приходится.

А Токио — красавец, решил я, глядя на проносящиеся за окном здания, взметнувшие к небу многочисленные этажи, на потоки торопливо шагающих по опрятным тротуарам людей, хмурых или улыбающихся, но при этом одинаково собранных. И в городе, и в его жителях чувствовался какой-то внутренний стержень; он ритмично вибрировал, задавая темп и заставляя пешеходов ускорять шаг.

— Стэйшн, — оторвал меня от созерцания голос водителя. — Хоросо?

— Все путем, дружище, — одобрил я скорость, с которой он доставил меня к месту назначения, — Хорошо! Домо аригато!

Помахав мне на прощание, японец уверенно вклинил свой «Кроун» в поток автомобилей, текущий мимо вокзала, и растворился в нем. Я вскинул на плечо сумку и направился в здание вокзала, пытаясь представить, как по-японски должно выглядеть слово «кассы». А найти их было необходимо. Дело в том, что задерживаться в Токио я не собирался. Как ни хорош показался столичный город, любоваться его красотами мне было недосуг. Экзотику следовало искать в провинции, живущей в исконно японском стиле и не обезличенной мировыми стандартами. По этой причине я и собирался начать свое путешествие с Киото, древней столицы самураев. Признаться, мне очень хотелось увидеть именно его, этот город, по улицам которого ступали ноги суровых воинов в кимоно с торчащими из-за пояса мечами, — вот кто владел искусством не только жить, но и умирать с большим достоинством. И никто не сможет убедить меня, что второе менее важно, чем первое. Смерть — это великое таинство; загадка, которая, как и рождение, дается каждому из нас и которую каждому предстоит решить. Встретить ее с честью надо еще суметь; самураи возвели этот ритуал[4] в ранг вершины самообладания.

Отыскав наконец кассу, я с трудом объяснил вежливой девушке за стойкой, что мне требуется. Получив билет, я с сомнением поглядел на ряды иероглифов, отпечатанных на нем, и побрел прочь, проклиная в душе лень, помешавшую мне в свое время изучить хотя бы один иностранный язык, и самонадеянность, с которой я отказался от идеи взять в дорогу прекрасный русско-японский словарь. «Правда, он был несколько тяжеловат», — хмыкнул я, вспоминая увесистый фолиант. Но зато как мог пригодиться! Кстати, все свои познания в японском языке я почерпнул именно оттуда. Впрочем, познания — это громко сказано. Выучил я пока лишь четыре слова, два из которых, «здравствуйте» и «спасибо», уже сослужили мне добрую службу. Пользуясь ими и дальше, я проник в маленький ресторанчик, где утолил голод и пришел к выводу, что умный человек никогда не пропадет в чужих краях, даже не зная языка, если в кармане у него есть доллары.

Оказавшись на перроне, я показал свой билет коренастому полицейскому, важно прогуливающемуся вдоль путей, и, руководствуясь его указаниями, без приключений добрался до поезда, узрев который, надолго застыл в неподдельном восхищении. Таких я еще не встречал! Серебристо-серый, с округлыми очертаниями, он был похож на лежащую на земле ракету и, казалось, летел вперед, даже оставаясь на месте.

— Придумают же, — покачал я головой, забираясь в вагон и отыскивая свое место. Забросив сумку на полку, я уселся в кресло и приготовился любоваться загородными видами.

Поезд двинулся, неслышно набирая скорость, и скоро за окном вместо ожидаемых рисовых полей и крестьянских хижин я увидел сплошную белесо-зеленую полосу, в Которую слились проносящиеся мимо строения и насаждения. Разглядывать цветение сакуры в таких условиях было немыслимо; утешившись тем, что сакура никуда от меня не денется, я отвернулся от окна и принялся с любопытством таращиться на окружающих. Удивляло обилие рыжих крашенных голов. То, что японцы по каким-то одним им ведомым причинам недолюбливают данный им от природы черный цвет волос, сразу бросалось в глаза. Рыжий цвет уверенно доминировал, причем оттенки встречались самые поразительные, от медно-красного до ярко-оранжевого. Ну а желтолицый кучерявый блондин, читающий газету в соседнем ряду, вообще заставил меня открыть от изумления рот. Окрашенная в арийский цвет челка, свисающая на азиатские раскосые глаза, смотрелась, мягко говоря, необычно. «Прямо не Япония, а Ирландия или Германия какая-то получается», — усмехнулся я. Так я и озирался по сторонам, пока маленький подданный микадо[5] лет пяти от роду, сидевший напротив, не показал мне украдкой средний палец правой руки. Его мать, симпатичная женщина лет тридцати пяти, улыбнулась мне и извиняющей улыбкой принялась ласково выговаривать что-то своему чаду. Одно из двух, рассудил я. Либо здесь не принято пялиться на окружающих, либо тлетворное влияние Запада уже проникло на Дальний Восток, поразив подрастающее поколение и научив его всяким неприличным штукам, которые так весело можно демонстрировать взрослым дядям.