Киану Ривз: победы, печали и правила жизни - [95]

В «Джоне Уике 2» Киану снова прячет оружие в яму в полу гаража, заливает ее свежим цементом, и стоит ему с этим покончить, как на пороге возникает главарь мафии, которого играет Риккардо Скамарчо, и предлагает новое безотлагательное дело.

Их с Джоном связывает прошлое. Скамарчо подробно излагает историю векселя, обязывающего Джона вы полнить его требования, и снова у нас возникает ощущение, что Джон Уик прожил целую жизнь, которой мы не видели, – и с тем же успехом это может быть двенадцатый фильм о нем, а не второй.

В дальнейшем франшиза поддастся современной тяге зашпаклевывать экспозицией любые прорехи в истории; в «Джоне Уике 3» мы узнаём, что наш герой – сирота из Белоруссии; он освоил ремесло убийцы, когда воспитывался в цыганском преступном синдикате в Нью-Йорке, а зовут его Джардани Йовонович. Однако отказ дать нам нечто большее, чем фрагментарно изложенная предыстория, в первых двух фильмах о Уике, вызывает восхищение – это похоже на Джеймса Бонда, чья история, предшествующая его карьере агента 007, до наступления эпохи Дэниэла Крейга упоминалась редко.

Фильмы о Джоне Уике напоминают бондиану еще и тем, что это фантазии о мастерстве и отсутствии преград. Джон Уик ко всем знает подход, который принесет нужный результат. Приехав в Рим, он знает, в подсобке какой антикварной лавки хранятся карты старых канализаций города, знает, как заказать оружие у сомелье, расхваливающего каждый итальянский дробовик и австрийский «глок» так, будто это славный гевюрцтраминер, и какой цех служит прикрытием для тайного ателье, где шьют тактическую экипировку. Джон Уик предпочитает суженные брюки и пиджаки с пуленепробиваемой подкладкой.

По законам создания сиквелов второй фильм о Джоне Уике усугубляет бульварно-декадентскую интонацию. Когда звучат фразы вроде «посланник самой смерти» или «хватай его!», они мелькают на экране, набранные комиксовым шрифтом. У всех убийц такие стрижки, что они напоминают элитных барменов из Лас-Вегаса. И здесь возможно все: когда Джон приезжает в Рим, управляющий местным филиалом «Континенталя» озабоченно спрашивает: «Вы за папой римским?»

Но «Джон Уик 2» усиливает также ощущение, что методическое, захватывающе поставленное насилие – это трагедия как для Джона, так и для бесчисленных несчастных подонков, которых он мочит одного за другим. И дело тут в том, что Джон не собирался возвращаться; этот вновь открывшийся ящик Пандоры давит тяжким психологическим бременем, что Киану тоже дает нам понять. Во втором фильме, когда Джону приходится вновь приступить к делу, он надевает черную водолазку в стиле Стива Маккуина, после чего камера ждет в коридоре, и мы слышим его первобытное «ааааааааааа», полное досады и скорби. Главное в Джоне Уике – что ему не за что держаться, кроме жизни в черном костюме и соответствующей репутации. В первом фильме он теряет жену, с которой хотел начать новую жизнь, а потом собаку, с которой тоже рассчитывал начать с чистого листа; а тут даже этот классный итальянский дробовик – лишь очередное оружие, которое он бросит, выпустив все заряды, в каких-то катакомбах, дочерна расписанных кровью полудюжины непутевых наемников.

Порой Киану наделяет Джона своей характерной галантностью, чего совсем не ожидаешь. Когда итальянская графиня, которую ему заказали в Риме, режет себе запястья в огромной мраморной ванне перед тем, как он ее застрелит, Киану берет ее руки и держит, пока она умирает, и это очень характерное для него поведение в такой момент: он дарует ей последнее мгновение близости с другим человеком. Потом он в нее стреляет, просто чтобы наверняка, потому что работа есть работа. Как только он убивает графиню, за ним гонятся ее телохранители во главе с его старым знакомым Кассианом, которого играет Коммон; они выбегают на концертную сцену под открытым небом, где Джон стреляет одному из преследователей в голову, и зрители неистовствуют, словно только такое шоу и предвкушали.

Коммон следует за Киану в Нью-Йорк, где «Джон Уик 2» в перестрелке Джона и Кассиана через каскадный фонтан перед концертным залом Линкольн-центра разделывается с затяжным побочным сюжетом публичной жизни Киану: Линкольн-центр теперь носит имя Геффена. Но Киану никуда не деться от своей истории, как и Джону Уику – от своей, и после драки у Линкольн-центра Киану и Коммон исподтишка решетят друг друга из револьверов с глушителем на запруженной людьми станции метро. Однако, добравшись до платформы, они чинно заходят в прибывший поезд, буравят друг друга взглядом через толпу в вагоне, и этот момент можно считать умышленной отсылкой к «Матрице», если учесть, как усердно создатели избегают воспроизведения схватки Нео с агентом Смитом на железнодорожных путях.

К концу фильма, когда за головой Джона охотятся все местные убийцы, схватки накладываются одна на другую. Мы видим, как он переходит к новому сопернику, еще не покончив с предыдущим; и снова это участь фрилансера, ощущение накапливающейся работы, размытие границ между задачами. В трех отдельных схватках убийства следуют одно за другим. Потом Киану, немая убийца, которую играет Руби Роуз, заклятый враг Уика Сантино и еще несколько одноразовых головорезов преследуют друг друга в зеркальном лабиринте цифровой инсталляции «Отражения души», а Сантино подначивает Джона, вслух произнося сверхочевидное: «Знаешь, что я думаю? Я думаю, ты подсел. На мщение! Ни жены. Ни жизни. Мщение – вот и все, что у тебя есть». Э-эм,