КГБ. Работа советских секретных агентов - [55]

Совет не имеет права официально заставить церковную иерархию повысить или назначить священника на определенную должность. Поэтому КГБ вербует членов иерархии в качестве как осведомителей, так и внутреннего эквивалента влиятельных агентов, внедренных в иностранных учреждениях. С их помощью КГБ обычно назначает желающих сотрудничать с ним священников и пасторов на такие места, где они лучше всего могут защищать интересы партии.

Советская наука подвергается еще более строгому контролю, чем религия. Партия нуждается в ученых и боится их. Дабы страна могла развиваться дальше, им необходимо дать возможность заниматься объективными научными исследованиями; однако она не осмеливается позволить им применять методы научного исследования к политическим, экономическим и общественным наукам. Она допускает их к данным западных исследований, но предостерегает от влияния западных идей. Партия вынуждена предоставить ученым достаточно свободы с тем, чтобы они занимались творческой работой, однако она должна остерегаться и не давать слишком много свободы и прочного положения, что побуждает их выступать публично, как это было с известным физиком Сахаровым. Для проведения в жизнь приемлемых решений этой дилеммы, партия, как обычно, опирается на КГБ.

Регулированием и координацией основных научных исследований в гармонии с направляющими директивами Центрального Комитета занимается сильно укомплектованный сотрудниками КГБ Государственный комитет по науке и технике. Этот комитет с помощью КГБ определяет очередность научных исследований и распределение научных ресурсов. Он же решает, какие из нужд можно удовлетворить с помощью настоящего исследования, а какие — с помощью научного и технического шпионажа в Северной Америке и Европе.

КГБ лично следит за всеми научными учреждениями, начиная от Академии Наук и дальше вниз, дабы быть уверенным в том, что они управляются приемлемыми с идеологической точки зрения людьми и что люди эти исполняют директивы партии. Ученый, уклонившийся от партийной идеологии и партийного курса, осознает, что возможности продолжения работы и продвижения резко сокращаются. Иронией судьбы является тот факт, что чем больше знаменит советский ученый, тем меньше есть шансов на то, что КГБ позволит ему обмениваться мыслями с иностранцами, будь то в Советском Союзе или вне его.

Еще одним орудием контроля, влияющим на все советские учреждения и на всех советских граждан, является всеобщая цензура. В Главлите работает целая армия разбросанных по всей стране цензоров. Их около 70 000. В 1972 году в "Литературной газете" за 7 июня была помещена заметка о том, что Главлит устроил в Октябрьском зале в Москве (место сталинских показательных процессов) праздничное собрание по случаю пятнадцатой годовщины существования цензуры. Днем раньше "Советская Россия" заявила, что присутствовавшие на собрании представители Союза писателей с "большим энтузиазмом" приветствовали своих цензоров.

Власть Главлита над всем легально отпечатанным или переданным в эфир в Советском Союзе является всеобъемлющей. Все отпечатанное, даже автобусный билет, должно иметь кодовый знак цензора, состоящий обычно из одной буквы и пяти цифр, указывающих на то, что дано разрешение на официальную публикацию. В редакции каждой советской газеты и любом издательстве есть дверь, с надписью "Вход за которой сидит цензор. Цензоры имеют право конфисковать материал или вносить изменения в книги, уже находящиеся в обращении; они же определяют, что именно из иностранной литературы дойдет до советских читателей.

Главлит в первую очередь занимается не военными секретами, а материалами идеологического и политического содержания. Цензура постоянно консультируется с КГБ, чьим главным специалистом по литературным вопросам является генерал Михаил Петрович Светличный. По более же важным вопросам, касающимся истолкований политического курса, цензура обращается в Центральный Комитет для получения окончательного решения. С момента получения решения, советский издатель, каким бы нелепым и глупым он его не считал, может менять его лишь на свой собственный риск. Леонид Финкельштейн, бывший редактор ведущего советского научного журнала, получил как-то указание не публиковать данных о диаметре Земли. "Как, это тоже стало секретом?" — спросил он.

"Да, имеется директива не публиковать точного размера планеты", — ответил цензор.

Поскольку партия столь досконально контролирует печатное ело-во, советские граждане научились находить во всем напечатанном скрытый смысл, указывающий на перемены. "Наш народ такой, — заметил Хрущев, — только моргни, и он уже понимает". Колоссальное влияние и последствия имеет опубликованное литературное произведение, порывающее круто и откровенно с существующей ортодоксальностью, как это было с "Одним днем Ивана (Денисовича" Солженицына. У относительно небольшого числа советских семей не было хотя бы одного родственника, не заключенного в концентрационный лагерь. Многие стыдились родства с "врагом народа". Молодая русская женщина, рассказавшая свою биографию автору этой книги, говоря о своем отце, умершем в лагере, опустила глаза и, как бы признаваясь в каком-то своем грехе, сказала: "Вы понимаете, я дочь врага народа".