На Байкале живут простые, суровые люди. И они, эти люди, не любят хвастунов и балаболок. Сделал дело — и ладно. Сиди под лавкой, пока не спросят. А тут что, тут даже и дела никакого не было!
Видимо, по этой же причине молчал до поры и дед Казнищев. Так или иначе, но Кешу никто про ночное плавание не спрашивал.
После сармы всегда наступает штиль. Так и в Кешиной жизни. Тишина. Безмятежность. Покой. Живи себе и дыши. Но такое житье-бытье продолжалось недолго. Не успел Кеша забыть про сарму, не успел забыть про свои встречи с Пашкой Петухом, по Байкалу пошел гулять от избы к избе разговор про святую церковь на дне моря.
Болтали, будто бы в церковь с золотым крестом на макушке приходил по ночам сам бог. Расхаживал там взад-вперед, размахивал золотым кадилом и пел приятные божественные песни. И уже какие-то старухи взбирались втихомолку на гору и там стояли до зари, клали земные поклоны и подпевали богу тоненькими, жалкими голосами.
Отец Кеши ходил хмурый, злой. Кешу отец совсем не замечал. Будто бы Кеша был и не сын, а какой-то чужой, нелюбый постоялец. Только один раз встретились глазами мужчины. Кеше показалось, отец хотел что-то спросить его, но нет, не спросил. Только пожал плечами, отвернулся от Кеши и ушел. Кеша решил объясниться с отцом. В самом деле, до каких пор будут они вот так жить!
Выбрал Кеша для серьезного разговора воскресенье. На промысел рыбаки в этот день не шли и сидели по домам.
По воскресеньям люди спали всласть. Уже давно печет солнце, давно пора бы садиться за стол, а на дворах ни души. Спят себе и спят.
Кеша проснулся рано. Будить своих не хотелось. Кеша полежал, продумал до самой последней точки свою речь и только тогда отправился в избу.
Возле стола, с голыми до локтя руками, мать раскатывала тесто для пельменей. Отца не было. Праздничный костюм его висел, как и прежде, на гвоздике, прикрытый от пыли простыней.
Кеша стал помогать матери. Взял со стола тонкий, зыбкий кружочек теста, слепил пельмень и, будто между прочим, спросил:
— А папа где?
— Где ему быть? — недовольно ответила мать. — В море уплыл. Церковь какую-то на дне Байкала искать будет. Сказывал, не приду, пока не найду.
Мать пересчитала пельмени, слепила напоследок секретный пельмень с ниточкой вместо мяса и отряхнула руки.
— Сбегай, Кеша, погляди. Может, приехал.
Кеша помчался на берег. Неужели и в самом деле есть та церковь? Нет, не может этого быть. Мать что-то перепутала!
На берегу слышались голоса, тренькала балалайка. По воскресеньям на Байкале всегда полно народа. В деревнях люди идут вслед за гармошкой на главную улицу, на степных полустанках встречают поезда на перронах, а вот тут, где родился и жил Кеша, люди шли на Байкал. Постоять, послушать, как шумит волна, затянуть в полный голос душевную песню.
У причала Кеша увидел Лехиного отца, деда Казнищева и других рыбаков. Кеша сбавил шаг и вразвалку, будто бы ничего такого особенного не случилось, пошел к рыбакам.
В центре круга стояли дед Казнищев и какой-то молодой незнакомый рыбак. Видимо, из другого поселка. Шел спор. Казнищев что-то доказывал, а чужой рыбак посмеивался и без конца повторял: «Да ну тебя! Тоже выдумал!» Кеша протиснулся в круг, прислушался. Разговор шел про церковь и про Кешиного отца.
— А я тебе говорю, есть церковь, и все, — кипятился Казнищев. — Не понимаешь, так лучше молчи!
— Да ну тебя! Тоже выдумал! Откуда ей взяться на дне Байкала? — возражал рыбак.
— Откуда надо, оттуда и взялась. Сто годов назад было тут землетрясение. Понял? Ну вот, все село и провалилось в воду — и дома, и церковь. С тех пор залив и прозвали Провалом. На карте видал ай нет?
— Чего видать! Сто раз по нему плавал. Ты лучше вот чего скажи: ты сам церкву эту видал или не видал?
Казнищев замялся, покашлял для видимости в кулак.
— Мало чего не видал! Может, ту церкву песком занесло, потому и не видал. Кум мой видал. Понятно?
— Тоже выдумал — кум! Когда он видал, твой кум?
Казнищев начал один за другим загибать пальцы и вслух что-то считать.
— Восемьдесят годов назад видал. Вот когда. Правильный человек был, царствие ему небесное. Не то что некоторые другие…
Чужой рыбак, очевидно, хотел позлить Казнищева.
— Тоже выдумал — восемьдесят годов! Разве ж церковь против Байкала устоит? За восемьдесят годов от нее один пшик останется.
— Сам ты пшик! — обиделся Казнищев. — Кешкин отец вернется, сразу тебе язык укоротит. На судоверфь за водолазом поплыл. Кешкин отец не только церковь — он тебе што хошь найдет!
Спор на минутку угас, а потом все пошло сначала, как в сказке про белого бычка. Кеша постоял еще немного и пошел разыскивать Тоню.
Искать Тоню долго не пришлось. Неподалеку от причала на старой, поваленной ураганом лиственнице сидели с вязаньем в руках женщины. Тоня сидела рядом в новом голубом платье и смотрела на Байкал. Кеша подозвал Тоню и, когда отошли в сторонку, принялся рассказывать про церковь и вообще про все, что услышал от Казнищева.
Но оказалось, что Тоня уже знала все без него.
— К нам твой папа вчера вечером приходил, — сказала она. — Он у нас до самой ночи сидел.
Кешу как иголкой в сердце кольнуло.
