Кентавромахия - [3]

Чужой, славянский алфавит,

Носок в пыли под табуретом,

Бутылку с клеем на шкафу,

Тетрадь с неизданным поэтом,

Где кто-то отчеркнул строфу...

Нет, я судьбою не обижен!

Пишу статьи, дружу с людьми.

Порой мне голос музы слышен.

Я счастлив, чёрт меня возьми!

Зачем же, улучив минуту,

В своей квартире, взаперти,

Душой, ревнующей к уюту,

Я говорю тебе: приди?

7 сентября 1972

* * *

Полная млечною брагою

С неба до самого дна,

Над Ленинградом и Прагою

Ночь возвышалась одна.

Своды её кафедральные

Стали до самой луны —

Вот и слезинки модальные

Вовсе уже не видны.

Старых созвездий миндалины,

Сакроментальный, ничей

Сумрачный свет, опечаленный

Готикой пражских ночей...

Мне послабленья не дали бы

Пражских ночей купола —

Милая, вот моё алиби:

Ты в Ленинграде была.

2-4 декабря 1971

* * *

В Праге дождик моросит.

Косо облако висит,

Сеет воду, точно сито,

На собор святого Вита —

Дескать, стыдно, не умыт.

Семенит по мостовой,

Листья в Страгове полощет.

Моет Вацлавскую площадь;

С крыш срываясь, как живой,

Метит в реку головой.

Тараторит деловито:

— Вроде всё уже умыто:

Крыши, паперти, кресты,

Переулки и мосты,

И деревья, и кусты.

Сполосну ещё для виду

Купола известным тут

Николаю, Иржи, Виту...

Не почтите за обиду!

Я всего на пять минут.

29 августа 1971

УЛИЦА АЛХИМИКОВ

Тесная улочка старенькой Праги.

Тихие старцы на лавочках спят.

Ветошь, лохмотья, халаты до пят.

Можно подумать, собрались бродяги.

Днём это жалкие старые скряги.

Ночью они — оккультисты и маги.

Если не трус, загляни сюда ночью.

Жуткие вещи творятся на ней:

Шепоты, стуки, мерцанье огней,

Нечести, ереси, тьмы средоточье,

Едкого сумрака дымные клочья —

Всё это можешь увидеть воочью!

Старец в парче, перед старцем треножник,

Тигли, штативы, реторты, весы,

Циркуль, пинцет, водяные часы

Будто собрал для этюда художник...

Прямо на противне, точно творожник,

Золото стряпает старый безбожник.

В ларь собирает готовые слитки,

К горну подходит, трусит порошки,

Льёт элексиры в ночные горшки.

Вижу, в руке его жемчуга нитки,

Вот и алмаз, чародей не в убытке...

Делает мету в папирусном свитке.

Утром опять, подобру-поздорову

Кончив работу, алхимики спят.

Те же лохмотья, халаты до пят.

В домиках, полных тумана сырого,

Кашляют, шеи набычив багрово,

Тайные слуги Рудольфа Второго.

28 августа 1971

ВИФЛЕЕМСКАЯ ЧАСОВНЯ

Часовня велика: простой двускатный свод,

Обширный тихий зал — твоя обитель, муза, —

Такая тишина, что кажется: вот-вот

Послышатся шаги магистра Яна Гуса.

С подсвечником в руке он зал пересечет,

Посмотрит в темноту спокойно и устало,

Приблизится к стене и, осветив проход,

Растает в глубине восточного портала.

В каморке у себя он пишет допоздна.

Скрипит его перо, поет сверчок запечный.

Гладит к нему в окно кусочек неба млечный.

Такая высота, такая тишина...

28 августа 1971

* * *

Я перелистываю дневники свои.

Как мне жилось тогда, в те дни и ночи,

Что с ним она была? Но между строчек

Лишь только вздох один. От службы до семьи

Детали все на месте, дальше — прочерк.

Ни листопада, ни набухших почек.

О ревность поздняя! Мелькают даты.

Быть может, этот день? быть может, эта ночь?

И с глупой преданностью на меня, точь-в-точь

Как псы, страницы смотрят виновато.

Мне видится она. Гоню виденье прочь,

Воображение не в силах превозмочь.

11 января 1971

* * *

Уходит вечер, ночь видна —

И смерть приблизилась на сутки.

Так эта истина ясна,

Что стоит невесёлой шутки.

На сутки раньше пустота

Разучит ссориться, влюбляться.

Так эта истина проста,

Что ею впору умиляться.

Я эту истину приму,

Как дочку: на руки спросонок —

Пускай подумает ребёнок,

Что легче сделалось ему.

23 декабря 1971

* * *

Печаль придумана умно.

Надежней не бывает грима:

Блаженство неисповедимо,

Его не сглазить мудрено.

Печаль придумана затем,

Что радость ищет оболочку —

И боль, упрятанная в строчку,

Уже не слышится совсем.

От счастья делается жаль —

Признаться ли? — себя, и только.

Горчит откушенная долька,

Горчит любовь, сладка печаль.

28 декабря 1971

СЕНТЯБРЬ

Смотрите, нищенок отряд

В печали деловой, —

Осины вытянулись в ряд

С поникшей головой,

И две троллейбусных струны

Колеблются слегка,

И воедино сведены

Над ними облака.

Осенний, охристый, большой

Кленовый лист дрожит

Над головою, а другой

Медлительно кружит.

Вздохни — и ясный детский альт

В ответ подстереги,

И лист со звоном на асфальт

Ложится у ноги.

В прожилках выступила кровь —

Холодная, ничья,

Никчёмная, как та любовь

Последняя моя.

1 октября 1971

* * *

Когда она смеётся,

Мне глаз не отвести...

Когда она смеётся,

Её сердечко бьётся —

Оно не просто бьётся,

А просит: отпусти!

Когда она смеётся,

Похоже, что при всех

Хрусталь тончайший бьётся

На счастье без помех.

И даже нет, не бьётся:

Нектар сладчайший льётся

И в гроте нимфы пьётся

Её чудесный смех.

24 октября 1971

* * *

Идут по переулку две подружки,

Две бабушки, две древние старушки,

По лужам ковыляют не спеша.

Погода нынче выдалась сырая.

На фоне потемневшего сарая

Идут, сапожками перебирая...

И в чём тут только держится душа?

Жакетки плохи — не было бы лиха!

(Должно быть, довоенная портниха.)

Две палочки постукивают тихо,

Почти неразличимы голоса,

Две сумочки. Одни воспоминанья.

И облака над ними в ожиданьи

Стоят тугие, точно паруса.

31 октября 1971