Кёнигсберг в Пруссии: история одного европейского города - [70]
Волны французской Июльской революции>{105} не докатились до Кёнигсберга, зато эхом отозвалось вызванное ею восстание в Польше. Либерализм, представлявший общественное мнение в Европе, чувствовал себя солидарным с угнетёнными народами, будь то греки или поляки. В песнях о Греции и Польше это воодушевление вошло в историю литературы. В Кёнигсберге оно не получило дальнейшего политического развития.
Страшным последствием волнений в Польше была холера, занесённая летом 1831 года солдатами пограничного гарнизона и распространившаяся на большую часть Европы. В течение пяти месяцев в Кёнисгберге заболело 2206 человек, из которых 1323 скончалось. Была предпринята попытка остановить распространение эпидемии путём изоляции заболевших в лазаретах; врачи и власти разъясняли жителям необходимость этого мероприятия в объявлениях, в редактируемой профессором Бурдахом «Холерной газете». Но все это не доходило до нижних слоёв населения. Страх, ненависть и недоверие этих людей победили разум. Верили каждому глупому слуху, например, что врачи медикаментами отравляют больных, что распоряжением о тихих похоронах (без колокольного звона) хотят скрыть это преступление, что профессор Бессель вызвал болезнь своими ракетными сигналами из обсерватории. После отдельных бесчинств 28 июля произошёл мятеж. Возбуждённая толпа потребовала торжественных похорон одного плотницкого подмастерья, который умер, выпив прописанное врачом средство для втирания. Когда толпа, усиленная подростками и всяким сбродом, взяла штурмом и опустошила полицейский участок у Альтштадтского рынка, разрушила аптеку и начала грабить магазины, то были введены войска. Несмотря на то, что их забрасывали камнями, им удалось очистить рыночную площадь, но лишь на короткое время. Уличная схватка казалась неизбежной. И тут поворот в события внесли около 100 студентов, руководимых университетским судьёй Грубе. Им удалось тесаками и ружьями разогнать зачинщиков. К вечеру было арестовано и доставлено в замок около 300 зачинщиков. Этот бессмысленный холерный бунт стоил семи, а по другим сведениям даже 30 жизней.
Эпидемия ещё не отступила, когда в октябре перешли границу разбитые польские повстанцы. Их офицеры носили красивые мундиры и были отличными танцорами; к тому же их окружал ореол борцов за свободу. Это была весёлая зима с балами и катаниями на санях.
Резким контрастом либерализму выступало новое пиетическое движение, вылившееся в мистику и теософию. Это были две стороны восточно-прусского характера, с которыми мы уже познакомились у Канта и Хаманна. Начало этому движению положил мечтатель Иоганн Генрих Шёнгерр, получивший плохое образование и пробивавшийся в жизни без профессии. Он носил волосы подобно Христу и в качестве пророка нового откровения собирал вокруг себя молодёжь, за тайными собраниями которой наблюдала полиция, но которые не были запрещены. К его приверженцам относился Иоганн Вильгельм Эбель, учитель Фридриксколлегии и пастор альтштадтской церкви. Внутри своей общины он организовал кружок «пробуждённых», который не желал считаться сектой, однако носил её признаки, — достаточно оснований для того, чтобы посеять беспокойство в консистории. Он и его единомышленник, хабербергский пастор Георг Генрих Дистель, видели в теософии Шёнгерра возможность связать воедино религию и разум. Эбель и не помышлял о том, чтобы объявить себя новоявленным Христом, но он не мог предотвратить того, что страстно преданные ему женщины, особенно из дворянства, видели и почитали его именно таковым. Обоих друзей вскоре обвинили в лжеучении, сектантстве и нарушении нравов. Далёкий от всякого фанатизма оберпрезидент фон Шён, консистория, а также группа кёнигсбергских пасторов и профессоров потребовали провести против этих мукеров расследование. «Мукерами», что наряду с «лицемерами» означает ещё и «зайцы во время гона», эбелианцев прозвал Шён. Поэтому данный процесс в народе прозвали ещё и «процессом над мукерами». Суд снял с обоих пасторов многие обвинения, в том числе и подозрения в сексуальных извращениях. И всё же он настоял на том, чтобы их сняли со своих постов.
Едва улеглось возбуждение от «процесса над мукерами», как умы охватил новый религиозный спор. Родившийся в Кёнигсберге дивизионный пастор Юлиус Рупп не был ни мистиком, ни мечтателем. Он обладал свободным духом и хотел, перенося требования Канта на современность, прийти к христианскому гуманизму. В своих писаниях и проповедях он с захватывающим красноречием всё больше вступал в противоречие с ортодоксальностью и стоящим за ней государством. Когда этот несгибаемый человек отклонил требование консистории об отречении, дело дошло до процесса, закончившегося его освобождением от должности. После этого Рупп вышел из земельной церкви и образовал со своими последователями «Свободную евангелическо-католическую общину». Несмотря на запрет, он предпринимал религиозные действия, за что неоднократно подвергался арестам. Он сносил всё это, потому что верил в свою правоту. До конца жизни Рупп активно трудился в своём родном городе в области религии, политики и литературы. Его община продолжала существовать. Барельефный портрет для памятника, который она поставила своему основателю в честь его 100-летия у собора напротив его дома, выполнила его внучка Кете Кольвитц (родившаяся в 1867 году в Кёнигсберге как Кете Шмидт). Рупп был своеобразной личностью. По образу мышления он стоял на стороне движения немецкого католицизма, которое тогда охватило широкие слои либерального бюргерства. Их католические представители, силезец Ронге и восточный пруссак Черский посетили Кёнигсберг, были приняты с большими почестями и выступили перед многотысячным собранием. Католические богослужения на немецком языке проводил в своей церкви и французский реформатский пастор Детруа, брат Руппа по масонской ложе, основавший «Общество протестантских друзей». Он также был освобождён от должности, когда отказался от официальных церковно-религиозных символов.
