Кёнигсберг в Пруссии: история одного европейского города - [58]

Кантер любил молодых людей. В своём первом магазине на улице Альтштадская Ланггассе он временно устроил студента Гердера в качестве alumnus litterarius (начинающего литератора) и таким образом познакомил его с Кантом. Он дал книготорговое образование выходцу из бедных слоёв, студенту теологии Иоганну Фридриху Харткноху, который завёл потом в Митау и Риге собственное дело, став издателем Канта, Хаманна и Гердера. Молодому Людвигу фон Бачко Кантер помог выбраться из долгов, предоставив будущему историку Кёнигсберга работу в качестве своего рода научного сотрудника магазина. Коммерческого советника Фаренхайда он уговорил выделить 2000 талеров для фонда, с помощью которого молодые люди отправлялись в школу «Филантропии»^{76} в Дессау, в ту знаменитую просветительскую школу, которой очень интересовался Кант.

К концу своей жизни этот беспокойный и деятельный человек оказался без средств к существованию. Главной причиной была не его расточительность и беззаботная жизнь, а привилегия Гартунга, против которой он со временем стал бессилен. Два его сына издавали газету до 1798 года. Затем их фирменный дом приобрела фирма Гартунг, куда и переселилась вместе с издательством и газетой. Это здание оставалось адресом редакции до тех пор, пока национал-социалисты не задушили гартунгскую газету. Гартунг оставался теперь единственным книготорговцем Кёнигсберга, но уже в 1790 году получил нового конкурента в лице Фридриха Николовиуса, который в 22 года открыл в доме своего тестя, бывшем доме Негеляйна, книжный магазин и купил вскоре дворец Гесслера на Юнкерштрассе. Там он продолжил традицию Кантера, но ему так же, как и Кантеру, было трудно утвердиться в конкуренции с Гартунгом. Его газета «Königsbergische Gelehrte Anzeigen» («Кёнигсбергские учёные сообщения»), основанная по образцу «Gottingische Gelehrte Anzeigen» («Гёттингенских учёных сообщений»), продержалась только полтора года. В его отлично оборудованном магазине, к которому он присоединил отдел искусств, первый в Кёнигсберге, собиралось учёное общество. Он издал многие книги Канта и других кёнигсбергских авторов, а также труды Клингера, Штольберга, Фосса и Шлоссера. Николовиус прожил намного дольше, чем процветало его дело. После смерти сына он вынужден был уступить магазин братьям Борнтрегерам.

Газеты, издававшиеся тогда в Кёнигсберге, существовали недолго, но были интересными. Органом литературной молодёжи была газета «Preußische Tempe» («Прусская Темпе»^{77}), которую по совету Кантера выпускал неутомимый Бачко. По образцу популярных в то время «Альманахов муз» кружок, группировавшийся вокруг «Темпе», издал три годовых выпуска альманаха «Preußische Blumenlese» («Прусский букет»). Важным краеведческим журналом был «Прусский архив», издаваемый «Немецким обществом». Воодушевлённые студенты в своих критических статьях и обсуждениях стремились познакомить кёнигсбергцев с «бурей и натиском»^{78} молодых Гёте и Шиллера. Актёр Карнье, который познакомился с Шиллером и многое сделал для распространения его произведений в Восточной Пруссии, организовал в театре через несколько недель после смерти поэта достойную панихиду. В целом кёнигсбергские газеты тех десятилетий являются доказательством богатой духовной жизни. Но политические течения того времени не находили в них отклика. О6 этом заботилась цензура, стремившаяся противодействовать «революционному надувательству и страстям к политическому обновлению». Газеты должны были «воздерживаться от собственных умозаключений, для которых газета не предназначена».

Аполитичным было и художественное искусство. Стиль рококо со своими игривыми формами не подходил к восточно-прусскому климату, не только природному, но и духовному, и ограничивался здесь лишь орнаментами. Аристократические дворцы и дома богатых купцов возводились в то время в стиле, характеризовавшем переход от барокко к классицизму — с дорическими колоннами, ионическими пилястрами, аттиковыми этажами и трехугольными фронтонами. Следует назвать дом владельца виноторгового заведения «Блютгерихт» Шиндельмайсера, располагавшийся напротив собора (позднее в нём размещался Имперский банк, затем ведомство по делам культуры). В Кёнигсберге было много художников, но кроме портретов Канта, написанных художниками Беккером и Дёблером, не было значительных произведений. Так же дело обстояло и с поэзией.

Страстью того времени был театр, и споры о пьесе и её инсценировке велиеь с таким же ожесточением, как в орденские времена споры о проповедях. Театр стал местом встречи высшего общества. Не существовало правил ношения одежды, которые ограничивали бы пышность моды. Но, хотя Кёнигсберг располагал театральным зданием, он не имел постоянной труппы. Здание арендовали различные объединения актёров, как это было принято в ту пору. После пожара 1764 года здесь играла труппа Франца Шуха, младшего, затем Дёббелинское общество, потом снова труппа Шуха, но уже под руководством его вдовы, которая за 17 лет деятельности на этом поприще стала известной личностью в Кёнигсберге. Она не только подняла театр на творческую высоту, соответствующую времени, но и благодаря своей личности способствовала тому, что актёры постепенно от их общественной недооценки шагнули к высокой репутации. Она знакомила жителей Кёнигсберга с современной литературой вплоть до Лессинга, Гёте («Клавиго», 1783 г.) и Шиллера («Разбойники», 1785 г.). Когда в 1797 году театр сгорел со всем инвентарём, на старом месте в 1800 году выстроили новое здание.