Кёнигсберг в Пруссии: история одного европейского города - [41]

К университету относились также аптекари и книгопечатники. Курфюрст специальной инструкцией вменил медицинскому факультету надзор за аптеками. Несмотря на сопротивление четырёх городских аптекарей, он даровал привилегии шести новым аптекам, среди прочих в 1650 году и придворной аптеке на улице Юнкерштрассе. Единственной книжной типографией в Пруссии была типография Остербергера. После смерти её основателя дело перенял его зять. В ней печаталась в 1618–1619 годах первая кёнигсбергская газета, которая выходила периодически, хотя и нерегулярно. Первой газетой с нумерацией стала «Avisen oder wöchentliche Zeitung, was sich in Deutschland und an andern Orten zugetragen» («Уведомления, или еженедельная газета о том, что совершилось в Германии и других местностях»), издававшаяся в 1623 году преемником Остербергера, Лоренцом Зегебаде. После его смерти по приглашению курфюрста в Кёнигсберг переехал из Ростока Иоганн Ройснер. Поскольку он не смог прийти к соглашению с вдовой Зегебаде, то открыл собственную типографию, получив на это обширную привилегию. Тем самым он вскоре имел больший вес, нежели зегебадская типография, которой теперь управлял предприниматель Пашен Мензе. Ройснер издавал с 1658 года газету «Europäischer Mercurius» («Европейский курьер»), выходившую дважды в неделю, за которой последовала «Ordinari Роst Zeitung» («Очередные почтовые известия»). Типография на протяжении многих поколений оставалась фамильным предприятием. Книжную лавку, возникшую вначале как филиал, основал и ростокский книготорговец Иоганн Халлерфорд; лавка вскоре превратилась в цветущее предприятие. Она находилась у ворот Шмидетор, то есть недалеко от университета. Вне стен Альбертины в это время по образцу итальянских академий^{61} впервые собрался круг духовно ищущих творческих людей. Его самым плодотворным членом являлся профессор поэзии Симон Дах. Он не был «бедным поэтом» и жил в хороших условиях, хотя и скромно, был женат на дочери одного их придворных судей, от брака с которой имел восьмерых детей. Он был нежного здоровья, но славился весёлой натурой и живым юмором. Он не был большим мыслителем и больше нуждался в том, чтобы им руководили, однако сознавал, что с его именем связано начало новой эпохи в немецкой поэзии, так как он доказывал вновь и вновь, что и на этом языке можно слагать стихи. Образцом ему служил не латинист Сабинус, а современник Мартин Опиц, которым он восхищался. Дах сложил более тысячи стихов, написанных по разным случаям, показывая в них, что может вникнуть в радости и в горести своих сограждан и вселить в них свою веру в Бога. Скромная лютеранская святость была матерью-кормилицей его искусства стихосложения.

Поэт был признанной душой кружка, члены которого сами себя называли «сознательно говорящие о смерти»; на своих собраниях они не только пели песни, декламировали стихи, вели разговоры о религии и природе, языке и поэзии, но и с грустной радостью беседовали о смерти, сочиняя друг другу похоронные песни. Ни один из воинствующих теологов, оглушавших университет криком и руганью, не принадлежал к этому кружку. Кроме Даха, его членами были только три профессора, да ещё несколько педагогов и юристов. Среди последних числился и советник судебной палаты Иоганн Шиммельпфенниг, один из богатейших граждан и благодетелей Кёнигсберга. Своеобразным двигателем и блистательной фигурой кружка был Роберт Робертин, всесторонне образованный и много путешествовавший, бывший старшим статс-секретарём и тем самым старшим по рангу чиновником среди государственных министров и душой своего ведомства. Для Даха он на протяжении многих лет был другом и опорой во всех жизненных невзгодах. Его преждевременная смерть стала тяжёлой утратой для кружковцев. Дах посвятил умершему другу песню «Я, Господь, во власти твоей».

Поэзия не могла существовать для них отдельно от музыки. Стихи, которые сочиняли друзья, надо было перекладывать на ноты, так как они хотели их петь сообща. И так уж случилось, что два самых значительных кёнигсбергских музыканта той поры тоже являлись членами поэтического кружка — это Иоганн Штобеус, капельмейстер придворной капеллы и представитель прусской музыкальной школы, и Генрих Альберт, органист собора, земляк и двоюродный брат Генриха Шютца. Перекладывая на музыку свои собственные стихи и стихи друзей, он стал творцом немецкой светской песни, в особенности это касается его «Арий» — собрания одноголосных и многоголосных песнопений. Альберт написал музыку, а возможно, и стихи песни «Аннке из Тарау», хотя текст в последнее время снова приписывают Даху.

Зимой друзья собирались на квартирах, летом — в садах членов кружка, причём предпочтение отдавали «Тыквенной хижине» Генриха Альберта — расположенной у Прегеля беседке, увитой растениями тыквы. Она была своеобразным северным вариантом виноградных беседок итальянских академиков. Друзья присваивали друг другу поэтические имена, вырезали их на тыквах и расхваливали лёбенихтское бархатное пиво.

В трёх городских школах — это были всё те же самые школы, однако в них прибавилось число учителей и учеников, — также начала складываться богатая духовная жизнь. Правда, в них всё ещё работало много «иностранцев», но число местных преподавателей постепенно увеличивалось. Среди них были и способные педагоги, и учёные со своими странностями, и преподаватели, одновременно работавшие в разных городских ведомствах, и великие спорщики, как это бывает всегда и повсюду. Известнейшим альтштадским ректором был математик Андреас Конциус. Социальными школьными учреждениями являлись пауперхаузы — интернаты для бедных учащихся. Каждая школа имела такой пауперхауз под присмотром проректора или кантора. Дети жили здесь бесплатно, но у них было столько обязанностей, что жалобы на то, что их используют в качестве дармовой рабочей силы, были не редкостью. Не один способный юноша провёл здесь трудные юношеские годы.