Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. Антология - [86]

Подобно героям знаменитого японского «Расемона»496, каждый из участников йоркширской трагедии излагал новую версию, стремясь представить себя в ней с выигрышной стороны, при этом поступки других всякий раз представали в ином свете, возникали новые предположения об их мотивации, а истина между тем окончательно ускользала.

Как ни парадоксально, хозяину гостиницы, чтобы обелить себя и отмести подозрения в преступном сговоре, следовало доказать, что его жена — действительно особа легкого поведения. Это, кстати, было нетрудно, поскольку ее репутация оставляла желать лучшего, а упоминавшийся слуга Александр был всем известен как постоянный сожитель своей хозяйки. Но эта версия не была удобна следствию, поскольку, если миссис Сциссон была общеизвестной шлюхой, это снижало ценность ее показаний о невиновности епископа. Тогда неизбежно возникал вопрос: если он «не использовал ее бесчестно», то что же она все-таки делала в его «раскрытой постели»?

С другой стороны, показная ревность мужа, оправдывавшая его действия, могла вызвать закономерные вопросы следствия: почему он закрывал глаза на прежние грехи жены, а в данном случае оказался столь чувствителен, и не стоял ли за этим сговор всех троих — супругов и их слуги-шотландца?

Имевшиеся показания, таким образом, ни в коей мере не проясняли ни реальной роли Степлтона во всей этой истории, ни того, имело ли место грехопадение архиепископа. Историка, не удовлетворенного тем, что дошедшие до нас косвенные данные не позволяют уточнить истину, может утешить только то, что следственная комиссия оказалась в том же положении. Но у членов Тайного совета было по крайней мере одно преимущество перед исследователем: они искали не истину, а виновных, при этом исходя из презумпции невиновности архиепископа, поэтому вину ничтоже сумняшеся возложили на всех остальных. Теперь следовало убедить их покаяться, что было нетрудно со Сциссонами, которые, испугавшись угроз, быстро подписали свои признания в намерении шантажировать архиепископа. На Степлтона же следовало воздействовать другими методами: угрозы были бесполезны, поскольку формально его вина не была доказана, к тому же рыцарь не был ни робким, ни тем более раболепным человеком. Его следовало убедить пойти навстречу властям и поддержать официальную версию в ущерб собственной репутации.

Эту ответственную миссию возложили на «старого лиса» Берли, которого королева лично попросила, несмотря на его болезнь, подняться с постели, «поскольку неумелые действия других могут повредить делу, которое стараниями Вашей милости будет приведено к благополучному исходу»497. Переговоры и попытки найти компромисс со Степлтоном были нелегкими; как позднее заметил архиепископ Сэндс, тот пошел на уступки, «торгуясь, а не раскаиваясь»498. Тем не менее шериф сделал то, чего от него добивались, ссылаясь на его долг перед церковью и государством: он подписал некий текст, в котором каялся в своих враждебных действиях против архиепископа и подтверждал его невиновность.

В чем бы ни был на самом деле убежден лорд Берли, он заставил себя и других поверить в это и объявил дело закрытым, поскольку «истина восторжествовала». Облегчение властей от сознания того, что скандала удалось избежать, было совершенно очевидным, как и неприкрытая гордость членов Совета профессионализмом, с которым это было сделано. Берли принимал комплименты и Лейстера, и Хэттона; последний передал ему, что и «Ее Величество в высшей степени обрадована и милостиво передает свою благодарность Вам за столь умелое и мудрое руководство в этом деле»499. Таким образом, второй акт драмы, начавшейся в Донкастере, казалось, благополучно подошел к концу в Лондоне.

Однако до ее финала было еще далеко. То, что дело «уладили» в столице, вовсе не означало, что оно не получит нежелательного резонанса в Йоркшире, где о грехопадении епископа стали оживленно судачить католики, многочисленные недоброжелатели Сэндса и друзья Роберта Степлтона. Местное дворянское сообщество было всецело на стороне своего шерифа. Мало кто верил в то, что благородный молодой человек столь редкостных душевных качеств замешан в интригах с кабатчиком и продажной женщиной, а тем более в вымогательстве денег. Сам Степлтон не скрывал, что поддался на уговоры членов правительства и принял на себя несуществующую вину, покрывая проступок архиепископа. Общественное мнение было настолько неблагоприятно для последнего, что он счел необходимым снова обратиться за поддержкой к Берли и Тайному совету. В письме от 23 марта 1583 г. архиепископ энергично убеждал их, что под угрозой не его репутация, а дело самой церкви и гибель одного повлечет за собой крах другого и торжество Дьявола. Поскольку закулисное разбирательство не поддержало его авторитета в глазах йоркширцев, архиепископ рискнул потребовать открытого суда над своими противниками, понимая, что у правительства не будет иного выхода, кроме как снова поддержать его: «Без публичного наказания, которое должно последовать за публичным оскорблением, ни мое доброе имя не будет восстановлено, ни церковь Христова не будет удовлетворена… Здесь друзья рыцаря (Степлтона. —