Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. Антология - [84]

После нескольких встреч с обеими заинтересованными сторонами шериф заверил архиепископа, что всеми силами старался урезонить Сциссона и тот согласился не предавать дело огласке, если ему заплатят компенсацию в размере 600 ф. ст. (сумма по тем временам огромная, превосходящая среднегодовой доход богатого рыцаря, а в Йоркшире редкий дворянин держал в руках такие деньги). Что же архиепископ? Увы, благочестивый прелат, поторговавшись, согласился заплатить 400 ф. ст., тем самым косвенно признав грех прелюбодеяния и нарушение священнического обета. Деньги были переданы шерифу; страж порядка и ревнитель авторитета церкви вручил их хозяину гостиницы в надежде, что инцидент исчерпан, по крайней мере так выглядела внешняя сторона событий.

Однако если честь ревнивого мужа была удовлетворена, то его финансовые аппетиты — нет, и вскоре он потребовал от архиепископа недостающую сумму, то есть занялся примитивным шантажом. Священник понял, что совершил ошибку и вымогательствам не будет конца, и быстро изменил линию поведения, перейдя от обороны к нападению. Он неожиданно обвинил всех участников ночного фарса в Донкастере в заранее спланированном заговоре против него, англиканской церкви и достоинства самой государыни как ее главы, одним словом, в преступлении, квалифицировавшемся как государственная измена. А главным зачинщиком, коварным лицемером и погубителем репутации честного прелата он назвал своего давнего недоброжелателя сэра Роберта Степлтона, о вероломстве которого архиепископ составил донос королеве и лорду-казначею У. Берли, вверив свою участь этому искушенному политику, понимавшему, сколь нежелательна огласка в таком деликатном деле и какой эффект произведет публичное обвинение архиепископа Йоркского в адюльтере.

Переписка незадачливого прелата и озадаченного министра полностью сохранилась в архиве последнего (коллекция манускриптов маркиза Лансдауна, Британская библиотека). Архиепископ буквально молил о помощи, взывая к дружеским чувствам и всегдашнему расположению лорда Берли к нему. Он настаивал на том, что у первого министра не должно быть сомнений в его честности: «Вам нет нужды бояться защищать мое правое дело, ибо это не может быть для Вас унизительным»485.

Тем временем Степлтон, не подозревая, что и над ним могут сгуститься тучи, в довольно самоуверенной манере продолжал свой спор с архиепископом об аренде некоторых коронных земель в Йоркшире, настаивая, как королевский шериф, на инспектировании их и предлагая государыне отобрать у Сэндса данные ему в держание маноры. Он также публично обвинил архиепископа в ростовщичестве и громогласно уверял друзей, что «держит его за жабры»486. Но «бедный несчастный старик», как именовал себя Сэндс, оказался достаточно силен, чтобы сорваться с крючка, правда, не без помощи У. Берли.

Что нам делать с архиепископом? К концу января 1583 г. первый министр, взвесив все за и против, решил, что государственные интересы обязывают его встать на защиту архиепископа, независимо от того, виновен ли он в приписываемых ему грехах. Того же мнения придерживались и другие члены Тайного совета, негласно обсуждавшие этот вопрос, который в Лондоне называли не иначе как «большим делом» {great cause), понимая, что из дела Сэндса оно превратилось в дело церкви. Вместе с У. Берли в детали были посвящены два фаворита королевы — граф Лейстер и юрист по образованию вице-камергер К. Хэттон, через которых шло согласование позиций с государыней, поскольку сам Берли был в это время тяжело болен и не появлялся в Совете. В конце февраля 1583 г. королева приняла решение по делу, не подвергавшемуся никакому формальному судебному разбирательству. Выбирая между представителем светской и представителем духовной власти, она сочла, что дискредитация последнего нанесет больший ущерб ее политике, и отдала на заклание своего любимца, галантного шерифа Степлтона.

В письме к Берли граф Лейстер от своего имени осудил «враждебность Степлтона или скорее его холерическое поведение в отношении архиепископа, которые проявились в его недавних высказываниях и речах» и передал волю государыни: поместить Степлтона под арест в тюрьму Флит и потребовать от него собственноручного признания по донкастерскому делу487. Впрочем, существо его показаний никого не интересовало, королева хотела лишь одного: чтобы конфликт как можно скорее был потушен, а репутация архиепископа обелена. Ее инструкции содержали в себе заведомое и явное противоречие: «Тщательнейшим образом уладить (не расследовать, а именно уладить. — О. Д.) это дело, дабы установить истину и оправдать епископа»488.

А было ли грехопадение? Тем не менее то, что на государственном уровне исход дела был предрешен, не означало, что сановники не желали знать правду: кого-то к этому подвигало естественное человеческое любопытство, кого-то собственные моральные принципы. Для лорда Берли это, несомненно, был вопрос принципа, поскольку он был человеком глубоко порядочным и предъявлял те же требования к другим. Именно его пришлось убеждать архиепископу в первую очередь. Сэндс принял вид оскорбленной невинности, объясняя свое прежнее двусмысленное поведение растерянностью перед внезапным напором интриганов-заговорщиков, с которыми ныне он был полон готовности бороться: «Горе почти поглотило меня… но теперь, когда эти лжецы обнаружили себя и совершили самое худшее, я воодушевился на эту битву»489. «Моя единственная вина, — писал он Берли, — состоит в том, что я скрывал все происшедшее слишком долго. Меня подвигли на это их искренние клятвы в том, что мое доброе имя никогда не будет подвергнуто сомнению. Из уважения к Евангелию сам я терпеливо сносил столь позорное унижение. Но уверяю Вас, милорд, что в том, в чем они главным образом меня обвиняют, я в высшей степени не повинен ни в каком преступном деянии»490.