Казус бессмертия - [27]

Йозеф спокойно ответил:

– Ваш язык очень труден для изучения. В-основном за счет того, что многие слова имеют несколько смысловых значений. Это свидетельствует о его бедности и, следовательно – неполноценности. А что еще можно ожидать от плебейской нации? Вас, русских, как таковых, – и в природе не существует! В вашей крови кого только нет. Это, прежде всего, финно-угорские народы типа карелов, мордвы и им подобных. Потом всякие татары, турки, грузины, армяне, цыгане, чукчи какие-то… В довершении еще и поляки. А где поляки, там − сами знаете кто. И у всех этих народностей вы для своего языка взяли только скабрезные слова и понятия, означающие различные физиологические отправления человеческого организма. В этом русскому языку − нет равных! Зато все слова, связанные с искусством, наукой, современной жизнью, наконец, − украдены из цивилизованных романо-германских языков, а частью – из греческого. Ваш язык – по моему мнению – ведро помоев для свинарника…

Шенгеле, устав, замолчал. Фролов во время монолога, произносимого Йозефом, сидел, откинувшись в кресле, и снисходительно его слушал. Как только Шенгеле отдышался, он невозмутимо повторил вопрос:

– Ну, и как ваши успехи в изучении?

Тот ответил:

– Я научился понимать. Сам говорю плохо. Читаю с великим трудом. Сухов говорит, что через месяц я смогу изъясняться понятно для других.

– Вы пользуетесь пособием, которое я распорядился доставить вам из библиотеки?

Шенгеле от этого вопроса чуть не поперхнулся слюной:

– Вы называете это пособием? У вас, полковник, убийственно-чугунное чувство юмора! Если считать пособием толстую книгу Достоевского (опять эти польские фамилии), которая называется «Преступление и наказание», то с таким пособием лучше изучать кратчайшие дороги к психиатрическим лечебницам!

– Вы прочитали книгу?

– Я вам уже говорил, что читаю с трудом и со словарем, а это – неполноценное чтение. Но именно это творение я читал ранее в переводе на немецкий язык.

– И нет желания прочесть в оригинале?

– Никакого.

– Почему? Может, эта книга затронет какую-нибудь глубоко спрятанную струнку вашей сущности.

– Такая книга не струнки затрагивает, а берет за нос пациента психиатрической клиники, и силком засовывает его голову поглубже в сортир!

– Ну, почему же? Там пишется о наказании, постигшем за убийство.

Шенгеле вздохнул и сказал:

– Послушайте, полковник. Я – не психиатр (хотя − как знать). Я – хирург. Но я твердо знаю, что эта книга не о наказании за убийство, а о человеке, уже родившемся наказанным. В том, что он был рожден идиотом, виноваты только его родители. Так сказать – плохой генофонд. Ни один нормальный человек не будет мыслить так, как мыслил этот Распопов…

– Раскольников, − поправил Фролов.

– Да, простите, Раскольников. И давайте больше не будем об этом говорить. Если вы хотите действительно мне помочь, дайте в виде пособия книгу какого-нибудь немецкого автора в переводе на русский язык. Прошу не предлагать всяких евреев, типа Маркса. И Энгельса тоже не надо.

Кабинет погрузился в тишину. Шенгеле, уставший от последней речи, успокоился и представлял собой теперь аморфное существо, стремящееся к обеду, ибо время подходило под этот знаменатель. Фролов же наоборот, все более и более распалялся. Губы его вытянулись в узкую тугую нить, на лице вовсю играли желваки. Молчание затягивалось…

Нельзя сказать, что полковник любил Достоевского, которым пичкали всех советских школьников еще в юном возрасте, когда не понимаешь толком не то, что психических проявлений совести, но и неосуществленности сексуальных всеобъемлющих желаний. Фролов Достоевского скорее ненавидел, чем любил. Но он все равно не мог позволить, чтобы какой-то негодяй – да еще нацист, к тому же – издевался над нелюбимым, но − все-таки − своим писателем. Поэтому он ехидно произнес:

– Интересный вы фрукт, Шенгеле. Прошло столько лет, а вы не изменились. Вы не пересмотрели свои взгляды и так и остались зверем-нацистом. Вы так же, как и сорок лет назад, приветствуете расовую теорию. Свои прошлые поступки вы расцениваете не как злодейства, а как некие героические подвиги. Себя вы считаете сверхчеловеком и желаете, чтобы все немцы стали сверхлюдьми… Если верить Зигмунду Фрейду, то немецкая нация навечно застряла в анальной стадии своего развития (это заметно даже по характеру германского юмора). Надо же – сверхнация, постоянно находящаяся в анальной стадии…

Шенгеле дернулся от злости и ответил:

– Идиотским доктринам всяких еврейских псевдо-ученых место только на свалке. Что касается анального юмора, то как назвать ваше постоянное желание отправить меня для обследования кишечника с использованием этого вашего варварского прибора? Если вы коренной представитель русского народа, то по характеру вашего эндоскопного юмора можно судить именно о степени развития вас и ваших соплеменников. И здесь Фрейд, возможно, будет прав! А уж про надзирателя я вообще молчу.

Фролов задумчиво протянул:

– Да-а-а. Надо будет надзирателя представить к какой-нибудь медали.

«За боевые заслуги», например. Работа в таких тяжелых условиях… Шенгеле, проигнорировав последнюю реплику, продолжил: