Казнить нельзя помиловать - [2]

Живи и радуйся!..

Проснулся он в пять тридцать утра, минуты за три до мгновения, когда должен был взорваться будильник. Валентин Васильевич вообще вставал всегда рано, часов в шесть даже и в выходные, имел внутри четкое чувство времени и любил прихвастнуть при случае, что уже много лет ни разу не слышал по утрам будильничного звона - просыпался сам.

Очнулся он от сна в своем домашнем кабинете. Как Анна Андреевна, жена, ни обижалась, какие скандальчики ни закатывала, но Валентин Васильевич все чаще и чаще уединялся на ночь в этой комнате. Предлог предъявлялся всегда один, но, по мнению супруга, неотразимый - ему надо с вечера в тишине поработать и назавтра пораньше вскочить, так зачем же ее, женушку ненаглядную, беспокоить... Анна Андреевна, конечно, догадывалась об истинных причинах разнокомнатного житья-бытья, и потому почти каждый вечер перед отходом ко сну в доме нагнеталась напряженная междусупружеская обстановка. Побеждал обыкновенно Валентин Васильевич, чувствуя за собой превосходство разлюбившего человека, и, оставив ворчащую, а то и плачущую половину в спальне, запирался в кабинете. В этой комнате Валентин Васильевич ощущал себя не просто человеком - большим человеком, даже (страшно сказать!) Писателем.

Он спустил с дивана на мягкий коврик ноги и, всласть потягиваясь, уже в тысячный раз проинвентаризировал взглядом свои владения. Каждая комната в квартире была отделана и обставлена в определенной цветовой гамме. Аристократический стиль! Общая зала золотилась светлой мебелью и желтизной обоев, детская была зеленой, спальня родительская - голубой, а вот кабинет Валентина Васильевича стал красным. Красный цвет, говорят, бодрит и раздражает, а писателю, сочинителю в моменты творчества обязательно надо пребывать в раздраженном, бодром состоянии духа.

Солнце уже просвечивало вовсю алые оконные драпировки и освещало письменный двухтумбовый стол с незаконченной рукописью очередной рыбацкой побасенки на нем, ярко-красную портативную машинку "Унис", такую же, как у Фазиля Искандера, Андрея Вознесенского, Виктора Астафьева и других знаменитых старших собратьев Валентина Васильевича по перу; стеллажи, закрывающие одну стену сплошь от пола до потолка. На Дом печати регулярно спускались подписи, и редакторам газет они вручались аккуратно без всякой очереди. Туго стояли шеренги голубых томов Чехова, синих Жюль Верна, светло-зеленых Достоевского, красных Маяковского... Плотно теснились различные словари и справочники. Правда, на многих из них синели штампы редакции газеты "Комсомольский вымпел", но разве редактору не может дома понадобиться тот или иной словарь?

"Как только буду уходить из редакции, так сразу все словари и верну, думал Валентин Васильевич, натыкаясь на редакционный штамп, но порой делал в мыслях неожиданный кульбит: - А если и не верну - не велика для них потеря, еще достанут!"

Из общего фона и колорита комнаты явно выбивался массивный тёмный шкаф, похожий на шифоньер, и весьма не новый, но Валентин Васильевич ценил эту единицу меблировки дороже стеллажей со сплюснутыми книгами и даже письменного стола, так как это был рыбацкий шкаф, доставшийся ему от отца, и настолько привычный и удобный, что никакие мольбы и угрозы Анны Андреевны не смогли убедить Валентина Васильевича оставить ископаемое чудище деревянное на прежней квартире.

На противоположной стеллажам стене висели рядышком два портрета в одинаковых дорогих багетах - С. Т. Аксакова и Генерального секретаря ЦК КПСС.

Валентин Васильевич бодренько вскочил, подтянул цветастые трусы с алыми маками, включил программу "Маяк", распахнул шторы и помахал минуты две руками, поприседал и покланялся. Открыл в платяном шкафу дверцу и в зеркало критически оглядел себя. Увы, так всегда мечтается, что после "зарядки" животик хотя бы чуть-чуть подберется, но он висел весь и полностью на своем месте. Тэ-э-эк-с! А щеки, подбородок у нас в каковом состоянии?.. Да-а, на всякий случай надо поводить бритвой, а то кое-где кое-что вроде бы и появилось. Валентин Васильевич накинул на плечи бордовый халат и помчался в ванную. Там он заправил в станок новое лезвие "Шик" и поскреб наскоро под носом и нижней губой, потом спрыснул зазудевшую кожу лосьоном "Дипломат".

"Вот гадство! - по привычке чертыхнулся Фирсов. - Мне бы бородка не помешала!"

Но борода, настоящая, писательская, не желала расти на лице редактора областной молодежной газеты. Однажды, в отпуске, он попробовал отпустить бороду, но те несколько кустиков редкой поросли, что медленно возникали на толстом подбородке Валентина Васильевича, даже при самой разнузданной фантазии нельзя было назвать бородой.

Валентин Васильевич вздохнул и еще раз потискал пальцами свой мягкий подбородок, всмотрелся в лицо. Он не считал себя таким уж неотразимым красавцем, но ведь и не безобразен же он! Валентин Васильевич знал, что в Доме печати его за спиною называют Огурцом, и это здорово задевало. Может, волосы подлиннее отрастить? Тогда голова не будет казаться такой продолговатой и длинной...

Вернувшись в комнату, он взглянул на часы. Чер-р-рт! Уже почти шесть, а поезд приходит без двадцати семь. Еще, не дай Бог, Анна не вовремя проснется...