Казнить нельзя помиловать - [4]

- "Жигули" светло-коричневого цвета, остановитесь! Остановитесь немедленно!

Самая пакость момента состояла в том, что остановиться Валентину Васильевичу пришлось аккурат рядом с троллейбусной остановкой - уже многочисленная толпа зевак мгновенно уставилась стоглазо на его машину.

Канареечная "Волга" вальяжно развернулась прямо на перекрестке (им всё можно!) и припарковалась впереди Валентина Васильевича. Он, сжав зубы, демонстративно продолжал сидеть в машине и даже не открыл дверцу, только сильнее приспустил стекло. С минуту, к наслаждению свидетелей, длился этот поединок амбиций, наконец "Волга" опросталась грузным капитаном, он вразвалочку, помахивая полосатым скипетром, направился к фирсовскому автo.

Валентин Васильевич с первой секунды разговора встал, образно говоря, на дыбы: дескать, вы знаете, капитан, с кем дело имеете?..

- Вот мое удостоверение, я - редактор областной газеты, я - член бюро обкома!..

(Валентин Васильевич в подобных случаях как-то умело и как бы ненароком опускал слова "молодежной" и "комсомола".) Но капитан-гаишник попался почему-то не из пугливых, перестроечный, он нудно и твердо повторял:

- Ваши права... Вы нарушили правила дорожного движения...

- Вот так, да? - совсем взбеленился Валентин Васильевич, так и не выходя из машины. - Я вам дам права, но прежде вот фамилию вашу запишу - как ваша фамилия, я спрашиваю?

Но и это не смутило капитана, он, даже как-то снисходительно поглядывая сверху вниз ("Надо было выйти!") на Валентина Васильевича, назвал фамилию Артурев и еще, хам, уточнил лениво:

- Ар-ту-рев - без мягкого знака пишется...

В конце концов Валентин Васильевич понял: надо резко давать задний ход. Он выбрался из машины, кардинально сменил тон и даже сделал как бы поползновение взять капитана за пуговичку форменной рубашки.

- Товарищ капитан! Това-а-арищ Артурев! Да что ж такое! Да неужель ж вы "Комсомольский вымпел" не читаете? Ведь мы каждый месяц выпускаем спецполосу "Клаксон", ведь мы столько пишем о работниках ГАИ, так вам помогаем. Я вчера как раз беседовал по телефону с Виктором Герасимовичем - он очень и очень доволен нашим сотрудничеством...

Проклятый капитан, плебей, выслушивал всё это скучающе, с понимающей усмешкой и даже упоминание имени начальника ГАИ области вроде бы не произвело впечатления. Валентин Васильевич сознавал в душе, что позорится, что нельзя с его положением и комплекцией так суетиться, говорить таким тоном, но поделать с собою ничего не мог...

Он подъехал к вокзалу взъерошенный, еще багровый от пережитого унижения и с квитанцией в бардачке на трехрублевый штраф (все ж талон капитанишка не продырявил - сдрейфил!) тогда, когда пассажирский из Москвы уже стронулся с места, отправляясь на отдых в тупик.

Еще издали, объезжая громадный тугой фонтан, пенящийся на привокзальной площади, он увидел на высоком крыльце у главного входа фигурку Юлии в голубых брючках и белой майке. На майке пламенела какая-то надпись. Юля поставила на небольшой чемодан крепко набитую сумку, придерживала ее руками и спокойно, без суеты посматривала по сторонам. Сразу было видно: она ни капельки не сомневается - он обязательно ее встретит.

Валентин Васильевич даже и сам не ожидал, что так по-мальчишески обрадуется, прямо-таки задрожит, увидев ее, и остро пожалел, что не решился купить цветы. Он припарковался, выскочил из машины, торопливо замкнул дверцу, проверил - надежно ли, и устремился к девушке сквозь густой поток привокзальной толпы.

"Не дай Бог, кто из знакомых увидит - пропал!" - мелькнуло в голове Фирсова. Он на всякий случай быстренько огляделся по сторонам. Только он хотел успокоиться, как вдруг:

- Валентин Васильевич!

Он вздрогнул и испуганно оглянулся.

2. Фундамент

Если говорить откровенно, Валентин Васильевич Фирсов слегка стыдился своей жены.

Сошлись они тринадцать лет назад, в пору, когда Фирсов был голодным, относительно худым и истекающим слюной студентом. В пединститут он поступил поздно и только с третьей попытки. В деревне, где он рос, имелась только восьмилетка, да и в той Валя Фирсов, лопоухий и длиннолицый пацан, больше по коридорам слонялся, чем сидел в классе. Учение он не любил, давалось оно ему с превеликим трудом, с муками и слезами. Немалую роль в усвоении им школьных премудростей играл старый солдатский ремень отца, ставший мягким и пегим от старости, но литая пряжка сохранила свою убойную силу. Она, бывало, в минуты тятькиных экзекуций так огненно припечатывалась к пухлым ягодицам Вали, что от боли его ломкий голос срывался на поросячий визг. Однако ни ремень отцовский, ни слезные заклинания матери не будили в маленьком Фирсове страсти к учебе - голова его усваивала из курса наук весьма малую толику на нетвердую хилую троечку.

После восьмилетки, когда встал вопрос о дальнейшем жизненном пути Вали Фирсова, случилась в их семье очень большая баталия. Крепкий брусчатый дом о пяти окнах по фасаду ходил ходуном и трясся от ора, плача, брани и свиста ремня. Но ни заалевшие звезды от пряжки на заднице, ни проклятия и опять же мольбы матушки, ни даже угроза отца, что он лишит сына наследства, резону не имели, и Валя от школы-интерната в райцентре отбрыкался наотрез. Пошел к отцу, который заведовал отделением в колхозе, на конюшню.