Казнь по кругу - [40]

— Правду сказать можешь? — потребовал Рашид.

Сырцов налил себе еще, выпил, отставил стакан и спел довольно музыкально из репертуара рок-группы «Наутилус Помпилиус»:

Правда всегда одна!

Это сказал фараон.

Он был очень умен,

И за это его называли Тутанхамон.

— Так скажи эту правду. Одну, — еще раз потребовал Рашид и выложил шестьсот долларов на стол.

— Одну правду я тебе скажу. На меня — гон.

— Гонят законники?

— Если бы.

— И не менты, — понял Рашид. — То ничего не говоришь, а то вдруг в полную сознанку со мной. Не понимаю я тебя, Жора.

— Завтра поймешь, когда они про меня расспрашивать будут.

— Откуда знаешь, что будут?

— Мелким бреднем шуруют. И народу у них много.

— Не боишься, что я тебя сдам?

— Ты ничего не знаешь. Не мне тебе напоминать мудрую блатную пословицу: не знаешь — свидетель, знаешь — соучастник. Будешь молчать, Рашид?

— Придется. — Рашид вернул деньги в карман, допил остатки из длинного стакана и спросил: — Когда уплыть хочешь?

Сырцов снова полез за пачкой и отсчитал еще пятьсот.

— Возьмешь билеты на три ближайших рейса. А уже я решу когда.

— Что ж, правильно, — согласился Рашид, забирая и эти пятьсот.

— Если ты меня сдашь, они тебя прикончат, Рашид, на всякий случай, чтобы концы не высовывались. Или я достану. Я — паренек живучий.

— Ты не живучий, дорогой. Ты — умный и злой.

— На добрых воду возят, Рашид.

Бреясь в закутке, именуемом кабинетом директора, Сырцов решил отращивать усы и верхнюю губу не тронул «Жиллетом», следовало приблизиться к общепринятым молодежным стандартам. И каскетку бы купить.

Время было и с «вальтером» разобраться. Пистолет был в образцовом порядке, за что Сырцов мысленно поблагодарил поверженного быка. Надо полагать, выжил несчастный качок. В запасе — две обоймы. Что же, достаточно. Сырцов переоделся. С легкой тревогой запрятал сбрую с пистолетом в объемистую сумку. Приходилось рисковать: не идти же на прием к доктору с пистолетом на простреленном боку.

* * *

Врач — молодой, элегантный, холодно-вежливый — принял его в хирургическом кабинете пустынной по позднему времени поликлиники. Ни медсестер в помощь, ни санитарок — молодой специалист сноровисто управлялся один. Сырцов слегка поскрипывал зубами во время довольно-таки болезненной операции, но вытерпел и даже улыбнулся эскулапу после ее завершения.

— На перевязку через пять дней, — сказал врач.

— К кому? — поинтересовался Сырцов, протягивая ему двести долларов.

Врач деньги вроде и не заметил. Сырцов положил их на стеклянный столик.

— Ко мне. Если у вас будет такая возможность.

— Скорее всего, такой возможности не будет.

— Тогда к любому хирургу.

— Так уже и к любому? — пробормотал Сырцов и направился за ширму — одеваться. Когда вернулся, двух сотенных на стеклянном столике не было. Сырцов озорно глянул в глаза высокомерному врачевателю и бойко попрощался.

— Всего-всего вам хорошего, милый доктор.

— И вам также, — отчеканил сдержанно рассердившийся врач.

В едальне Рашид ждал его уже с билетами. Двенадцать сорок пять, тринадцать десять, четырнадцать двадцать. Придется подумать, который выбирать.

— Ночевать где собираешься? — осторожно поинтересовался Рашид.

— У Аллы, — неосторожно пошутил Сырцов, за что и получил:

— У Аллы я ночую.

— Извини. Я думал, что сегодня ты другим занят.

— Не надо много шутить, Жора.

— Мимо тещиного дома я без шуток не хожу, — признался Сырцов. — Привычка такая дурацкая — шутить.

— Дурацкая, дурацкая! — радостно согласился Рашид.

— Спокойнее, кавказский барс! — предупредил Сырцов разгулявшегося азербайджанца. — И не нервируй меня, пожалуйста. Я, может быть, завтра с утра к тебе перекусить загляну.

Ночку он решил провести в заповеднике. Устроился было поближе к воде, но с Волги тянуло прохладой, и он передислоцировался к какому-то подсобному сарайчику. Используя сумку как подушку, он лег на спину. Хорошо, что дождя не было. Он смотрел на темно-голубое небо, на неяркие, размытые неуходящим до конца летним светом звезды. Поблизости жила Волга — со шлепаньем воды о берег, с неясным шумом ветра, с постукиванием лодочных моторов, с дизельным гулом больших судов, с невнятными вскриками то ли чаек, то ли людей, маявшихся в ночи.

Когда он расковырял маячок, его первой мыслью было: в Москву! Туда, где все началось, туда, где все варится, туда, где замышляют его убить, туда, где он может достать их, туда, где все кончится.

Он сам не знал, как подавил в себе это желание. Нет, знал: радость от продления собственного бытия, продления, обеспеченного его своевременной догадкой, требовала паузы в поступках.

Они наверняка уверены в том, что Сырцов при первой возможности попытается как можно быстрее вернуться в Москву. Как можно быстрее — это автомобиль или, в крайнем случае, железная дорога. Следовательно, его ждут и на железнодорожном вокзале, и на автомобильных выездах из Углича. Пусть себе ждут. А он — беспечным туристом продолжит свое приятное и тягучее путешествие вниз по Волге.

Заставив себя не думать о том, что будет делать в дальнейшем, Сырцов уверенно и безбоязненно заснул.

22

Этот городок увиделся как все: деревянные домишки на не очень высоком берегу. Но берег стал возноситься все выше и выше, домишки уступили место нескольким роскошным (по местным меркам) зданиям, скорее всего принадлежавшим домам отдыха и пансионатам, и вдруг возник город из старорусской жизни, с веселым двухэтажным каменным первым рядом, с замысловатыми человеческими жилищами второго и третьего рядов, вцепившимися в немыслимо крутой и громадный обрыв над Волгой. А над обрывом, над рекой, над миром — колокольни соборов, своею устремленностью ввысь указывающих путь к покою и смирению.