В которой констебль Вильк исполняет свои прямые обязанности, обитель Святой Урсулы получает ниппонские трактаты, молодой художник – предупреждение и натурщика, а кафетерий мистера Сабурами остается в этот день без еще одного посетителя, о чем его содержатель, впрочем, так никогда и не узнает.
Плюх-плюх-плюх… Старичок-паровик, шлёпая колёсами по воде, неторопливо плетется вдоль берега, тащит, старый трудяга, баржу из устья Лиффи. Близко что-то идёт, непорядок, дым из трубы на гуляющих сносит – не иначе на бункеровку броненосца уголь тащит, а то не посмел бы вдоль самой набережной путь спрямить.
Сколько же лет этому старому кораблику? Я ведь "Трудяжку" ещё ребятёнком сущим видывал, он и тогда грузы от станции до складов и кораблей в гавани тягал, да клиперы неповоротливые с рейда в бухту затаскивал. Тогда-то паровые машины внове были, только-только стали их не только на фабриках да в шахтах применять, но и как движитель кораблей и локомотивов использовать. Сам я ещё малой был совсем, а батя сказывал, шуму-то было, когда мистер Парр первую свою опытную чугунку от шахты компании "Глумм и Флюсс" до ихней пристани протянул… Чуть не весь город, баял, на этакое дело подивиться ездил. Это потом уже котлы как пирожки печь стали, узловую станцию на северном берегу Лиффи построили, а аккурат к моему восьмилетию… Да, восемь мне исполнилось, когда "Трудяжка", первый паровой буксир в Дубровлине, по воде пошел. Я только подарки развернул, как соседские мальчишки прибежали меня звать, на этакую невидаль глянуть. По такому случаю мы, мастеровые, даже с портовыми не подрались – стояли на берегу рядом, раскрыв рты от удивления, и на кораблик пялились. Как же, сам, без парусов и вёсел по реке плывёт.
Мне в тот день особо повезло. Пожилой респектабельный джентльмен, так же как и все пришедший глянуть на первый рейс "Трудяжки", так ему изумился, что свою газету в рассеянье на парапете набережной оставил, а я ее углядел первым, сцапал, да спрятал под рубаху, чтобы мальчишки постарше не отобрали.
Газеты… Это сейчас они повседневная и обыденная штука, а тогда их, печатных, и было-то всего три: "Ведомости Дубровлина", "Городской телеграф" да "Газет". Тоже новинка – типографическая газета. Их тогда много было, новшеств всяких разных.
Печатались газеты на хорошей бумаге, такой, на какой нынче эти новомодные журналы выходят, гравюрами обильно снабжались, изукрашивались богато, с тиснением. Дороги были, не всякий себе мог позволить. Статусная вещь, их тогда в клубах читать да обсуждать принято было. Каждый выпуск – сам по себе сенсация.
Рукописные газетенки вмиг поразорились, не выдержали конкуренции. Да и то сказать, про что в них писали? Так, сплетни местечковые, не квартального как бы и масштаба, не то что в печатных изданиях: там и про политику было, и про события всякие грандиозные, и светская жизнь пополам с придворной, и что какой министр сказал, да как на это Его Величество ответить изволили…
Представительная вещь тогда была печатная газета, дорогая, а потому в наших кварталах дюже редкая. Какой работяга решится целую крону от семьи оторвать, не на еду ее потратить себе и жене с детям, а на бумагу? Мастера с фабрик, те, в складчину, покупали порой, да, а рабочему его кусок хлеба и так слишком тяжело дается, чтобы на баловство такое деньги тратить.
Так что заныкал я тогда газету, да со всех ног бегом домой, к деду, даже когда "Трудяжка" за речным изгибом скроется дожидаться не стал.
"Деда, деда, — сердечко-то выскакивает от быстрого бега, грудь ходуном ходит, как у загнанного коня, воздухом захлебываюсь, слова глотаю. — Смотри, деда, газета!"
Старик хмурится, кустистые брови его грозно сходятся над переносицей.
"Украл, шалопай, — воровство дедушка ни в каком виде не приемлет, суровая деревенская закалка. — Я вот не посмотрю, что ты, Айвен, сегодня новорожденный, ухи-то пооткручу".
"Нет, нет, деда, — спешу его заверить я. У старого Ниро слова с делом никогда не расходятся. — Джентльмен на речной паровик так засмотрелся, что позабыл. А я только подобрал, когда он ушел. Совсем ушел, далеко, правда-правда!"
Морщины на дедушкином лице разглаживаются, гневное выражение уступает место удовлетворению.
"Молодец, внук, — кивает он. — Подобрать не грех. Дай-ка гляну на твою добычу".
Я передаю газету старику, он внимательно глядит на нее, проверяет, не порванная ли, не грязная, нюхает даже, и удовлетворенно цокает языком.
"Свежая ещё, типографской краской пахнет. Глянь-ка, внучок, от какого числа? Я-то старый, не видят уже буковок глаза".
Читать дед не умеет, но тщательно это скрывает, отговаривается дряхлостью. Он сам деревенский, грамоте не обученный, только подпись свою и заучил как писать правильно, но смысла он в сложенных для этой надписи буквах видит не больше, чем в хитром заморском йироглифе.
"Вчерашняя, дедушка", отвечаю я, глянув на дату.
Я в школу хожу, учусь грамоте и счёту. Отец бурчит, что баловство это все, перевод денег лишний, на что дед грозит ему сухим своим старческим кулаком, да обзывает батюшку охламоном, которого он, Ниро, в детстве порол мало за лень, говорит, что ежели б папка выучился грамоте получше, а не свои имя с фамилией только коряво складывать умел, мог бы в мастера выйти, а то и повыше подняться, аж в приказчики, и что он, деда мой, мне голову задурить не даст, что в люди хоть один из нашей семьи выбиться сможет…
