Каждый выбирает - [3]

Герцог Цезийский степенно поднялся и поприветствовал вошедшего короля. Селена с Зоей едва кивнули, занятые сверх меры. Олмир ответил на приветствия. Внимательно оглядев собравшихся, он заметил, что короткие волосы Георгия выбриты во многих местах, и подсел к товарищу.

— Что у тебя с головой?

— Да, — страдальчески махнул рукой Георгий, — меня опять все утро обследовали. Не дали зарядку сделать.

— Кто?

— Много их было. Профессор Макгорн, мой личный врач и еще человек двадцать, не меньше.

— Что они хотели?

— А я почем знаю? Говорили на каком-то своем языке. Я ничего не понял.

— Сказали тебе что-нибудь?

— Сказали, что могу идти на урок. Но через месяц еще раз будут обследовать.

— Понятно… — протянул Олмир. Знать все о здоровье герцогов входило в королевские обязанности, и он отложил себе в голову: поинтересоваться, что это за консилиумы устраивают Георгию.

Вана же интересовало иное. Зайдя к Георгию с другой стороны, он доверительно спросил, заглядывая тому в глаза:

— Слышь, Жора. А ты ничего не вспомнил про то, как быть там?

Там значило «после смерти». Георгий почти две недели находился в состоянии клинической смерти после нападения взбунтовавшихся пчел-охранников. Он единственный из известных им людей обладал уникальным опытом не жить. Единственный, прикоснувшийся к великой тайне бытия. Было крайне интересно узнать, что он чувствовал в то время. Георгий честно пытался вспомнить, напрягаясь изо всех сил, но ничего не получалось. Возникали иногда бессвязные обрывки ощущений, но оставалось не ясным, какому периоду жизни они соответствуют. Поэтому мнения о том, что их ожидает в «загробном мире», у детей разделились. Ван, Варвара, да и сам Георгий полагали, что после смерти нет ничего. Зоя с Селеной считали, что души людей не исчезают бесследно, а герцог Цезийский просто забыл, что с ним происходило после смерти. Олмир же резонно замечал, что данный случай ничего не может ни доказать, ни опровергнуть: Георгий ведь не по-настоящему умирал, а находился в состоянии клинической смерти, то есть прекращал жить как бы понарошку.

Но какие бы аргументы ни приводили стороны, истина оставалась в тумане домыслов, и Ван не уставал задавать один и тот же вопрос. Георгий наморщил лоб, в очередной раз пытаясь хоть что-то вспомнить. Ван с надеждой вглядывался в его лицо до тех пор, пока не получил отрицательного жеста головой, и отвернулся, разочарованный.

— Доброе утро, дети, — донесся с порога знакомый голос. У Лоркаса как всегда не хватило терпения подойти к учительской кафедре. — Позвольте познакомить вас с новым учителем. Его зовут Диким Магом. Он будет преподавать специальную дисциплину, условно называемую магическим искусством. Прошу садиться.

Все впились глазами в вошедшего вместе с Лоркасом человека. Олмир видел его второй раз и подмечал детали, пропущенные им при первой встрече.

В молодости Дикий Маг, вероятно, был довольно красив. Высокий и стройный, правильные черты лица. Но сейчас волосы его стали полуседыми и в беспорядке торчали в разные стороны. Кожа представлялась какой-то… выдубленной, что ли. А походка, да и малейшие жесты, вальяжные и стремительные одновременно… казалось, что невозможно предугадать ни одного его последующего движения. Подобные повадки, полагал Олмир, приобретают люди, много занимающиеся боевыми искусствами. У Кокроши иногда проскальзывало нечто похожее.

Дикий Маг, вспомнилось Олмиру недавнее разведывательное донесение, — не настоящее имя нового учителя. Родился он на Риве, той самой планете, на которой был открыт чудодейственный ренень, но как его звали в детстве, установить не удалось. Одно время, когда он странствовал по планетам Содружества, его называли Котом. А потом меритцы, распознав его природный дар, взяли к себе и дали прозвище «Дикий».

— Мы вместе с наставником Кокрошей помогли разработать программу занятий по новой дисциплине, привязать их к моему, основному учебному курсу, — продолжил Лоркас. — Главную ее цель можно выразить следующими словами: развитие самого совершенного инструмента познания природы, которым располагает человек.

— Опять что-то про компьютеры? — разочарованно протянула Селена.

— Нет. Наиболее совершенный инструмент человека — он сам. Точнее, его мозг. Мы привыкли к своим уникальным возможностям и не замечаем самого удивительного в природе. Вот, например, наше зрение. Мы воспринимаем как обыденное то, что видим окружающие предметы, определяем расстояния до них. Но мало кто задумывается о том, что наши глаза — как и любые оптические линзы — дают перевернутое изображение, которое дорабатывается, домысливается мозгом. Говорят, что два глаза нужно для определения расстояний до предметов. Но закройте один глаз, и вы все равно будете ориентироваться в пространстве. Почему? Да потому, что мозг автоматически вычисляет расстояния до различных предметов с учетом их кажущихся размеров, взаимного положения и прочих факторов. Это ли не удивительно, не так ли?

— Да, удивительно, — послушно поддакнул Ван.

— Затем — восприятие цвета. На уроках биологии мы проходили строение глаза, и вы должны помнить, что в нем есть два вида рецепторов — «палочки», чувствительные лишь к интенсивности света, и «колбочки». Так вот, эти самые колбочки трех разновидностей — для улавливания световых волн в своем узком диапазоне. Соответственно, в красном, зеленом и синем. Посылаемые ими сигналы обрабатываются мозгом. Уместно, наверное, снова сказать: домысливаются. И в итоге мы в состоянии различать сотни различных цветовых оттенков. Это ли не удивительно? Далее — речь. Неразумные животные умеют произносить звуки и вкладывать в них определенную информацию, но у человека речевой центр мозга стоит на качественно ином уровне развития. Он незаметно для нас преобразует сложные абстрактные понятия в слова и наоборот. А возьмите такой навык, как чтение. Обратный процесс — написание какого-либо текста. Какие-то неестественные, не встречающиеся в природе значки, называемые буквами, тянутся и тянутся друг за другом. А мы за их рядами видим понятия и образы. Считывая их, испытываем различные чувства, по-своему осмысливаем.