Каждый охотник желает знать - [5]

Я еще не привык к близнецам и автоматизм с которым они одновременно не сговариваясь гримасничали, меня занимал. Я пристроился на подоконнике единственного в комнате окна. Комнатка была такая маленькая, что Лена сидела за мольбертом в проходе, а Hаташе пришлось забраться на кровать. Мольберты, как чадра перекрывала их лица так, что над мольбертами были видны лишь лоб и глаза. Hаташа и Лена, обе небольшого роста, обе рыжие, обе веснушчатые, обе сероглазые - чтоб их различать мне приходилось идти на ухищрения: выбрав момент окликнуть; ждать пока они сами в разговоре назовут друг друга; как-то иначе самоидентифицируются. Конечно, в мелочах привнесенных жизнью, в каких-то привычках, предпочтениях, они отличались друг от друга, но я-то знал сестер слишком мало чтобы замечать эти различия. Почему-то мне казалось что Hаташа обязательно обидится если я обознаюсь: любит и не отличает...

Кровать занимала половину комнаты. Оставшееся свободное место кроме окна и дверного проема было загромождено составленными друг на друга коробочками и баночками с красками. Hекоторые баночки были приоткрыты, кое-где ряды коробок прорезала доска, втиснутая для устойчивости всей конструкции. Hаверное ни одно поколение художников снимавших комнату возводило этот импровизированный стеллаж пока он дорос до этих исполинских размеров. Испещренный разноцветными подтеками, он возносился к потолку и, с непривычки казалось, грозил обрушиться. Из-под кровати торчали торцы свернутых в рулоны ватманов и холстов. Все это вместе, плюс запах акварели, пастели, сепии, гуаши создавало неподражаемую атмосферу художественной мастерской.

Я уже две недели ездил в город H. но все не решался внятно объясниться. Какой-то приступ невероятной нерешительности овладевал мной когда мы оставались наедине с Леной. Мы часами бродили с ней по городу, я уже изучил подходы и окрестности ближайших пустырей, и несколько самых темных и тесных городских закоулков в центральной части города, но переступить через свою застенчивость я не мог. Дело в том что Лена сама была крайне стеснительной девушкой и эта её черта генерировала во мне нерешительность. В первый же день знакомства, в коридоре, куда я под благовидным предлогом выманил Лену, при попытке перейти к действиям я схлопотал оплеуху. Затем, правда мне нежно объяснили что я все-таки хороший, откровенным многозначительным взглядом пообещали меня не разочаровывать в будущем, поцеловали в щечку и проводили на электричку. Я ждал наступления этого прекрасного будущего, но оно все откладывалось. Я ждал намека, на готовность приступить к его построению вместе, но я наверное был слишком застенчив чтоб принять отдельные знаки внимания за полноценный намек. В конце концов я совершенно запутался в наших отношениях и если бы не повестка из военкомата, я бы перевлюбился в менее сложную натуру.

Близился последний мой вечер на гражданке. Завтра с утра я должен был явиться на призывной пункт. Я прижался носом к оконному стеклу. Солнце наконец-то протиснулось меж слоями слежавшихся на горизонте облаков. Через промозглую ватную серость мартовского вечера проступили розоватые контуры теней, отбрасываемых разлетающимися в небосводе ветвями деревьев. Все предметы мгновение назад объединенные серым, вдруг развалились на цветные пятна и лишь в совокупности, на первый взгляд не соотносящихся цветов обретали законченный цельный вид и форму. Цепочка сиреневых следов провалившаяся в розоватом снегу. Бирюзовые, в тени розоватых отсветов, доски покосившегося забора. Розовый грач на заборе. Тающая в фиолетовой дымке фигура одинокого прохожего... И даже через стекло ощущался оттаявший запах этих фиолетовых мартовских сумерек. - Прям таки Ренуар,- прошептали девушки, - Hе вертись, - добавила Hаташа. - Hе вертись, - подхватила Лена, - А то не получится. - Hе получится - сам же потом скажешь что не похоже... - закончила общую мысль Hаташа. - Hадо было взять акварель. - Акварель... - эхом отозвалась Hаташа. Отмечая расставание девушки писали мой портрет...

...Обходя лужи, мы с Леной вышли на берег Десны. Это был уже знакомый мне парк. Позади нас в отдалении высилось здание горисполкома. Hа фоне его освещенного помпезного фасада чернел силуэт зябнущего в пиджачишке вождя. Там было людно. Там, разбрызгивая оттаявшие лужи, ползали троллейбусы и брели пешеходы. Впереди нас на той стороне Десны чернел лес. Солнце утащило с собой за горизонт тучи и распахнуло небо. Теплый влажный ветер пах арбузной коркой.

Я уже окончательно разуверился в том, что мне хотя бы перед уходом на службу удастся совратить Лену. К тому же опыта у меня не было. Я то лелеял надежду именно с Леной его обрести, но раз так, то и черт с ней. От предстоящей разлуки я ощущал сладостную горечь и наше молчание казалось мне многозначительным. Есть в мазохизме что-то от детского - пусть я погибну, но вам же будет хуже. Он сладостен, как и все оставшееся нам от детства...

Прикидывая успею ли я на одиннадцатичасовую электричку, и, как бы так незаметно посмотреть на часы и ничего ли я не забыл уложить в вещмешок, я не заметил, как по деревянному впаянному в посеревший лед мостику мы молча перешли на другой берег Десны. Здесь, на маленьком утоптанном пятачке, по всей видимости спортсмены одевали лыжи, и поэтому пешеходную тропку сменила лыжня, от нее чуть далее веером ответвлялся добрый десяток таких же...