Каждый день сначала : письма - [49]

В. Курбатов — В. Распутину

24 августа 2007 г.

Псков

Погостил у меня Толя Пантелеев. Проговорился, что очень бы хотел побыть на «Сиянии». Ему это, как мы все знаем, нужнее других, и он полезнее многих, тем более если еще возьмет гармонь, то все вспыхнет вокруг него и исполнится настоящей радости и света. А я опять смотрел его фотографии и опять погибал от стыда, что мы не можем помочь ему с альбомом. И думаю: а не попросить ли Гену? Я уж ему написал, а если бы еще и ты ненароком сказал, то может бы, что и вышло.

Мне показалось резонным и совсем не смешным объявить «кружечный сбор» писательских копеек. Одни бы герои его альбома дали по тыще, и то уж сто-то тыщ набралось бы, а если бы каждый еще и за одного ушедшего дал тыщу, то вот уж и двести, а там, глядишь, что-то и добавили бы и Рыжков, и Ганичев (ведь обещали?), и Зюганов. Это им одним не по силам, а коли все-то вместе. Обратились бы прямо на «Сиянии», дали адрес Гениной конторы (если бы он согласился), и дело бы пошло.

Это ведь уж и не Толино дело, а вопрос русской литературной истории конца XX века. Не стыдно и государственным назвать. Надо только построже построить альбом, не набивать его под завязку, а выбрать лучшие страницы. Пусть их будет поменьше, но значительнее. Мы говорили об этом с Толей. И он попробует посмотреть этот вариант «Избранного» с параллельной выставкой этого лучшего, которую он готов будет привезти на «Сияние». Только как он будет поспевать везде? Ведь он хочет еще и в Псков приехать 27 сентября, когда будет открываться Курган Славы, рожденный мыслью Проханова и, слава Богу, поддержанный нашей властью. Даже и не славы только, а скорее единства — белых и красных, молитвенников и безбожников, только бы любили матушку-Россию, а суд не наш, а Господень. А нам удержать только еще живое тело, остановить осыпь. Обещает быть президент, и все уже на ногах. А найдет слова он, найдет Никита Михалков, который тоже будет, найдет Савва, найдет Проханов — глядишь, что-то стронется.

В. Распутин — В. Курбатову

21 октября 2007 г.

Иркутск

Почта стала ходить бодрее, письмо твое из Пскова до Иркутска двигалось 6 дней, а от моей почты до моего дома три дня. Это-то все ничего, но как-то одновременно старые работники почты (а она у нас в двух помещениях) ушли и появились девочки, бестолковые и наглые. Месяца два назад я разругался с двумя, потому что никак не хотели запечатывать и отправлять мою «Сибирь» в Якутск, старому моему товарищу там, русскоустьинцу Алексею Гавриловичу Чикачёву[144]. С книгой я затянул: ее в конверт не затолкаешь, в бандероль тоже (4 кг), и поэтому стал настаивать, чтобы как-нибудь да отправили. В конце концов настоял под крик девиц и собственный, вышел — трясло всего, пока не дошел до дома, а через два дня телеграмма из Якутска: Алексей Гаврилович скончался. До последней минуты был в памяти, давал распоряжения, просил и меня уведомить, и это, быть может, как раз в те минуты, когда я наступал на девиц на почте.

«Сияние» прошло, сказывают, неплохо, но я на всех встречах не бывал. Ездил с Саввой и Винником на Байкал, это раз, а во второй просто никуда не пошел. Презентацию своей книги почти провалил, вякал что-то несуразное, а Савва помочь не мог, отговорился раньше. В Усолье поехал, чтобы посмотреть, что там у Юры в музее, а оказалось, что ничего и музей закрыт, потому что не подготовлен.

Вася Козлов[145], заменивший меня, ведет эти встречи неплохо и вообще толковый человек, но организация наша почти вся в гениях, и уж тут ему сказать нечего. Только вздыхает. Стало обычным и даже похвальным делом — выпрашивать себе премии. Байбородин выпросил себе с помощью Личутина Большую российскую[146], ту самую, которую дает «Якутск-алмаз». Не жалко, но противно: раньше это могло делаться скрытно, а теперь вполне откровенно. И меня приплел, хотя я отказался поддерживать выпрашиванье. Нет, отыскал какую-то рецензию более чем двадцатилетней давности и без смущения выдал за документ.

Я писал тебе в прошлый раз, что «Сияние» надо заканчивать. Провести в двадцатый раз и подумать о чем-нибудь другом. Все стареет, даже самое лучшее, устарело и наше «Сияние». Одни и те же люди, а других нет. «Этим летом в Иркутске» продержится, мне кажется, лет пять и тоже столкнется с тем же. Володю Толстого можно с радостью встречать каждый год, но у него свой воз. И едущий, как мне показалось, не совсем благополучно. Особенно в премиальных делах второго эшелона.

Как видишь, концы отдаю я, а кажется, что вместе со мною это должны делать и другие.

Но иногда я выгляжу почти здоровым, внятного слова у меня никогда не бывает (устного), но иногда плох настолько, что неделю не могу прийти в себя. И стыдно, конечно, за последний вечер в Иркутском театре, когда, не желая никого обидеть, а только сказать на свой лад, обидел и тебя, и вместе с тем и других.

Мне хочется, чтобы ты знал, Валентин, никогда и ни за что я на тебя обижаться не могу. За талант твой, за широкое твое присутствие в литературе? Так талант у меня и свой есть или был, и к широкому присутствию я никогда не стремился, мне это не дано. Любить друг друга в наши лета — это и не обязательно, но уважать тебя за твой всемогущий ум, за службу твою литературе и России, за поддержку и дружество — тут у меня никогда ничего не изменится.