«Казенный человек» - [6]

До первых чисел апреля 1943 года находились в затонах. Месяцы вне боев промелькнули; значит, было время для боевой подготовки, бурных комсомольских собраний, смотров художественной самодеятельности и просто разговоров около распахнутой дверцы печурки, в которой резвилось сейчас безобидное, такое ласкающее пламя. Не раз случалось за эти месяцы, что Мухин сидел рядом с Тименко, вел с ним самые обыкновенные разговоры. Не командир дивизиона, а просто человек вел. Однако Тименко будто не замечал этих попыток душевного сближения: на вопросы отвечал односложно, старательно выбирая слова, при малейшей возможности тактично подчеркивал, что место свое знает и на большее не претендует. И Мухин пришел к выводу, что Тименко испытывает к нему антипатию. Возможно, еще большую, чем та, во власти которой он сам был недавно. Пришел к этому выводу — перестал искать пути сближения с Петром Лукичом, решив, что насильно мил не будешь, что ему с Тименко ребят не крестить, а воевать с фашистами, громить их — и при теперешних взаимоотношениях очень даже можно.

В первых числах апреля, подчиняясь приказу командования, катера-тральщики вновь выбежали на волжские плесы и перекаты, вновь поставили тралы и включились в свою опасную, но столь необходимую работу. Без раскачки, с полным напряжением всех сил включились: фашисты, еще надеясь на что-то, с невероятной яростью бомбили все суда, буквально каждую ночь ставили мины. Так много их понабросали, что судоходство стало возможно лишь по извилистым и узким фарватерам.

Да, от берегов Волги война отступила на запад, на сотни километров отступила. Приказом Верховного Главнокомандования Волжская военная флотилия была выведена из состава действующих частей. Но и здесь ночами гремели пушечные выстрелы, рокотали пулеметные очереди, и здесь погибали люди, и здесь, случалось, взрывались пассажирские пароходы, ставшие госпиталями, или вдруг жарким пламенем вспыхивала какая-нибудь баржа-нефтянка, и тогда снова, как и год назад, Волга несла к Каспию огненные струи, жадно пожиравшие все на своем пути.

К середине мая напряженность минной войны на Волге стала столь велика, что все поняли: вот-вот, еще чуть-чуть и кто-то не выдержит. Не выдержали гитлеровцы. Мухин понимал, что было много причин, которые заставили сдаться именно их. В том числе — и невероятное упорство, с которым все советские люди защищали Волгу, оберегали судоходство на ней.

Стала угасать активность фашистских самолетов-миноносцев — был получен приказ Государственного Комитета Обороны, в котором четко говорилось, что уже к осени 1943 года Волга должна быть полностью очищена от фашистских мин. Еще тонюсенькая ниточка фарватера, непрестанно виляющего между многих минных полей, связывала низовья Волги с городами промышленного центра России, еще невесть сколько коварных фашистских мин, затаившись, лежало на дне великой русской реки, казалось — еще вчера судоходство здесь; могло прекратиться, а сегодня пришел этот приказ. Крайне нужный, вселяющий уверенность в то, что наверняка посильно сделать вроде бы невозможное.

И с еще большей яростью катера-тральщики набросились на вражеские минные поля и банки, работали от зари до зари, ночью охраняя от фашистских самолетов караваны судов с нефтью и другими грузами, столь необходимыми фронту; спали когда и где придется, но не роптали. Больше того — были горды, что выстояли, победили в Сталинградской битве, а сейчас выполняют столь ответственное, задание.

Отряд Тименко к этому времени зарекомендовал себя с самой лучшей стороны. Надежностью в работе, упорством в достижении цели, хорошей и смелой инициативой. Поэтому, когда возникла такая необходимость, Мухин без малейших колебаний для работы отправил его к самой дальней границе своего боевого участка: искренне верил, что Петр Лукич прекрасно обойдется и без постоянного контроля с его стороны и штаба дивизиона. Да и стоит ли рядом с собой насильно держать человека, который на тебя волком смотрит?

Четверо суток, если верить докладам, у Тименко все шло прекрасно: каждый вечер он передавал сводки, в которых сообщал, сколько тральных галсов и где сделано, каковы их результаты. Мухин предполагал, что еще суток трое напряженнейшей работы — и можно будет уверенно доложить командованию о снятии и этого минного поля. Искренне так считал. И вдруг ночью разыгрался ветер-низовик. Взлохматил Волгу, ее ласковые волны превратил в бешеные пенные валы, которые, обрушиваясь на обрывистый берег, легко отрывали от него глыбы земли, безжалостно крушили лодки, норовили катера-тральщики и даже большие пассажирские пароходы выбросить на пески; они были настолько свирепы, что перевернули один каспийский сейнер, капитан которого самонадеянно посчитал, что уж со штормом-то на реке он, кадровый моряк, играючи справится.

Отбушевав ночь, ветер угомонился, и, когда над лысым курганом поднялось солнце, умытое ливнем, лишь деревья, упавшие в Волгу вместе с глыбами яра, напоминали о его недавнем неистовстве.

Прежде всего нужно было знать, все ли благополучно в отрядах, и Мухин обосновался у телефонов. Все командиры отрядов на вызов отозвались без промедления и доложили: повреждений от шторма не имеем, уже приступили к тралению точно по графику. Все командиры отрядов так ответили. Спокойно, уверенно. И Петр Лукич таким же тоном отвечал. Правда, о шторме и словом не обмолвился. Может быть, потому, что не слышал вопросов? Несколько раз повторил, что траление надеется закончить в срок, а потом стал дуть в трубку, тихонько чертыхаться и в заключение разговора почти прокричал: