«Казенный человек» - [5]

Почему же он торчит здесь? Да еще в полной форме?

И тут глаза сами вцепились в черное древко, верхняя часть которого ныряла в чехол.

Знамя! Знамя части!

Как показалось матросам, Тименко бесконечно долго смотрел на это знамя, укутанное в чехол и прислоненное к стволу березы; его, это знамя, и охранял солдат.

Знамя фашистской части… Тименко прекрасно понимал, что только исчезнет оно — все эти сейчас так беззаботно гогочущие гитлеровцы и многие другие немедленно оцепят ближайшие к поляне леса, все в них перевернут, перероют, ни одного самого трухлявого пня не оставят без внимания. И все равно, поймав вопрошающие нетерпеливые взгляды товарищей, двум из них он сказал:

— Пошел!

И они пошли, вернее — поползли, стараясь вжаться в землю, стремясь двигаться так, чтобы не качнулась ни одна ромашка.

Остальные, только кося глазом в их сторону, направили автоматы туда, где больше всего грудилось гитлеровцев; все восемь моряков точно знали, что это их минуты, что сейчас они как один погибнут, в неизбежном бою или…

«Или» — нет, не о личной славе думали они в тот момент, не о том, что совершают подвиг. Каждый из этих восьми парней, еще мгновение назад считавший, что они песчинка, которую военная буря швыряет куда хочет, вдруг осознал, что они — сила, что, если им сейчас повезет, эта часть, эти сотни вражеских солдат не скоро дойдут до фронта. Не дойдут они до фронта в ближайшие дни — разве это не действенная помощь родной армии, которая напрягает все силы, чтобы сдержать натиск врага?

Два матроса подползли к березе. Вот они разом встали во весь рост, встали за спиной гитлеровца и тотчас вместе с ним упали на землю. А еще через мгновение скользнуло к некошеной этим летом траве и знамя, укутанное в чехол. В кусты ивняка, где ожидали товарищи, те двое притащили и знамя, и труп часового.

— Спрячем в болоте, авось на него первое подозрение падет, — торопливо доложил один из них.

Так и сделали. А знамя оторвали от древка, которое разломали на кусочки, и так запрятали в лесу, чтобы фашисты не смогли их найти; не здесь, вблизи поляны, а за многие километры от нее запрятали.

Само полотнище знамени даже не рассматривали: вот-вот спохватятся те вояки, и тогда тут такое начнется!

Полотнище знамени Тименко, сложив в узкую полосу, обернул вокруг живота, спрятал под простенькими мужицкими рубахой и пиджаком. Нет, он и не помышлял себе присвоить общую славу, знамя взял исключительно потому, что, попадись с ним здесь, на захваченной врагами земле, немедленная и мучительная смерть обеспечена; а он — командир, он обязан самое тяжкое брать на себя.

Отошли от поляны километра на два или три — сзади вспыхнула пальба. Она гремела, ярилась, а восемь моряков все шли и шли, стремясь как можно дальше уйти от нее. Впереди, палкой прощупывая тропинку (не заминирована ли?), — Тименко…

Теперь Мухин уже не замечал, что у Тименко не по росту большой размер ботинок, а лицо округлое, как шанежка. Человек как человек, даже симпатичный.

Этими своими мыслями Василий Васильевич поспешил поделиться с комиссаром. Тот, как обычно, терпеливо выслушал его откровения и спросил неожидаемое:

— Между прочим, не знаешь, как они потом, с фашистским знаменем, шли? Что на их долю выпало?

— У кого ни спрашивал, все отвечают: дескать, из Тименко только и выжали, что нормально.

— Нормально… К твоему сведению: через линию фронта их из восьми перешло только трое… А сказали тебе, что уже на нашей территории Петр Лукич то проклятое знамя немедленно передал одному из матросов? Тяжело раненному. Жить которому оставались считанные часы. Тот матрос и вручил эту тряпку нашему командованию, его для истории и запечатлел фотограф.

Выложил это комиссар и ушел, оставив комдива один на один со своими мыслями, размышлениями о жизни вообще и о сложности человеческой души, о том, что каждый человек — задача с невероятным множеством неизвестных.

А еще через два дня Мухин вызвал, командира базы и спросил будто между прочим:

— Помнится, у Тименко вышел срок носки кителя и брюк. Надеюсь, выдали ему новые?

— Такому разве не выдашь? Он же почти кричал: «Я — человек казенный, мне положено!»

В душе Мухина зародилось даже что-то похожее на одобрение настойчивости Тименко. Дескать, только так и надо на вас, снабженцев, наступать, если вы нормального слова не понимаете!

Командир базы не разгадал настроения комдива, он продолжил и вовсе с неподдельным возмущением:

— Самое обидное — только получил те китель и брюки, немедленно упаковал их и оформил посылочкой. Куда, спрашивается, пошло казенное имущество, в котором у нас такая острая нужда?

Командир базы говорил еще что-то, но Мухин уже не слушал его: он точно знал, куда и кому Петр Лукич адресовал посылку; Тименко и свой денежный аттестат выправил на тот же адрес — семье того самого матроса, который умер, вручив нашему командованию знамя фашистской части; у того осталось сиротами трое детей, старшему едва исполнилось пять лет.

Командиру базы Мухин ничего этого не сказал. Только кивнул, разрешая уйти.

Пошло по Волге сало, затянуло почти всю ее — корабли Волжской флотилии из-под Сталинграда ушли на зимовку в затоны. Чтобы по-настоящему заделать многие пробоины, получить и обучить пополнение, освоить новую боевую технику.