Казанова - [13]
Перед отъездом в Дрезден Дзанетта захотела повидаться с Джакомо и попросила аббата Гоцци привезти его к ней в Венецию. К этому времени аббат успел обучить своего питомца всему, что знал сам, в том числе и игре на скрипке. Будучи настроенным чрезвычайно ортодоксально во всем, что касалось религии, наставник попытался внушить аналогичные убеждения Джакомо, однако потерпел полное фиаско. Не желая огорчать доброго аббата, юноша со всем соглашался — и мгновенно выбрасывал из головы его увещевания, особенно те, что осуждали плотский грех, который наставник считал одним из самых тяжких, а Джакомо — одним из самых извинительных. Формированию подобных взглядов у подростка способствовало беспорядочное чтение малопристойных романов и стихов, а также фривольные и вольнодумные разговоры, которые велись в окружении Дзанетты.
Редкие встречи с матерью были праздниками для Джакомо, поэтому он как губка впитывал каждое слово, услышанное им от ее приятелей и друзей, каждое движение, подмеченное им у ее поклонников, и потом долго вспоминал об этом среди размеренного однообразия пансионной жизни. Расставаясь с сыном, Дзанетта решила: раз аббат более не может ничему научить Джакомо, значит, мальчику следует продолжить образование в университете. Вернувшись вместе с аббатом в Падую, юный Казанова записался на курс права, через год представил требуемую дипломную работу, защитил ее и в шестнадцать лет стал доктором права.
За год студенческой жизни Джакомо успел познакомиться со всеми злачными местами города, принять участие в буйных попойках и драках, постоянно затеваемых студентами с отрядами сбиров (городской милицией), и, разумеется, приобщиться к утехам Венеры. Наделав долгов, он был вынужден написать письмо домой и попросить денег. Денег из дома не пришло, зато прибыла бабушка; убедившись воочию, какую жизнь ведет ее внук, она разогнала кредиторов и объявила, что увозит мальчика домой. Прощание ученика и наставника, в чьем доме он до сей поры жил, было теплым; аббат Гоцци подарил Джакомо золотой образок, и тот пообещал хранить его вечно. Если бы подарок был не столь дорогим, Джакомо, быть может, и сохранил бы его; но он вечно нуждался в деньгах и в один из периодов безденежья продал его.
Вместе с бабушкой Джакомо вернулся в Венецию; там он и его брат Франческо поселились в доме, где прежде жил его отец. Плату за дом присылала из Дрездена Дзанетта. Франческо всегда хотел рисовать. А перед юным Казановой встал вопрос: чем заниматься дальше? Ему хотелось бы изучать медицину, однако и мать, и аббат Гримани считали, что с его прирожденным красноречием ему лучше продолжить изучение права, причем права канонического, дабы потом принять сан и читать проповеди. Впоследствии Казанова напишет, что родственники его глубоко заблуждались: умение убедительно говорить врачу потребно гораздо больше, нежели адвокату, ибо среди врачей значительно больше шарлатанов, чем среди судей. В результате бурных дискуссий Казанова проникся отвращением и к первым, и ко вторым и, как следует из его записок, не любил обращаться ни к врачам, ни в суд.
В судьбе юного Казановы принял деятельное участие почтенный патер Тозелло, настоятель церкви Сан-Самуэле. Он представил новоиспеченного доктора права патриарху Венеции[22], который посвятил его в духовный сан. Казанова через год получил звание аббата с правом читать проповеди, чем несказанно обрадовал бабушку. В Италии, равно как и во Франции, звание аббата соответствовало самой первой, младшей церковной должности и не привязывало ее обладателя к приходу. Аббат мог даже не носить рясу, довольствуясь небольшим воротничком, напоминавшим манишку, надеваемую поверх кружевного жабо.
Аббат Гримани познакомил Казанову с семидесятилетним Альвизо Гаспаро Малипьеро, патрицием и сенатором, одним из влиятельнейших людей Венеции. Отошедший от политики престарелый сенатор страдал от подагры, наполовину парализовавшей его тело, однако ум его был ясен, дух крепок, и сам он оставался превосходным собеседником и ценителем женской красоты. В доме Малипьеро собирался цвет венецианского общества, хозяин всегда был в курсе всех новомодных веяний. Правда, с тех пор как у него выпали последние зубы, он к великому неудовольствию своего повара вынужден был обедать в одиночку, ибо, по его словам, не считал возможным утомлять сотрапезников своей медлительностью; его беззубые челюсти с трудом пережевывали даже лакомые кусочки. Услышав как-то подобные рассуждения, Джакомо дерзко заметил, что лично он на месте сенатора стал бы приглашать к столу людей с хорошим аппетитом и просторным желудком: пока хозяин медленно пережевывал бы свой обед, гость его без ущерба для собственного здоровья успевал бы расправиться с двумя обедами; тогда никому не было бы скучно и никто бы не заметил, что сенатор жует медленно. Ценитель острого словца, Малипьеро расхохотался и тотчас предложил Джакомо стать его сотрапезником. С этих пор дом Малипьеро стал вторым домом Казановы. Джакомо столовался у патриция, развлекал его рассказами о своих любовных интрижках и в случае нужды обращался за помощью. Малипьеро давал Джакомо деньги, приглашал к нему лучших портных и парикмахеров. Звание аббата, поначалу смущавшее молодого человека, начало ему даже нравиться, ибо благодаря этому званию почтенные матроны не боялись оставлять с ним наедине своих юных дочек.
