Казаки - [15]

— Давно я тебя, Димитрий, поджидаю. Поди догадываешься, зачем?

— Догадываюсь, догадываюсь дядько Остап! А я вот, лично для вас, подарки из вылазки принёс, — метнулся Митяй за дверь, где оставил объемистый мешок:

— Вот арбалет трофейный со стрелами, вот ножичек «Викс» швейцарский, а вот ещё часы… командирские… как спецом для вас, дядько…

Нахмурился Остап, сумрачно глядя на подношения. У Митяя захолонуло сердце. Вся его жизнь и судьба решались в этот момент. Томительная тишина повисла в землянке. Даже грудной младенец, жалобно всхлипывающий в закутке на дальних нарах, затих.

Неспешно потянулась мохнатая лапища атамана к часам. Повертел он их перед глазами и швырнул на стол. Небрежно отодвинул сверкающий красной пластмассой и полированным металлом нож. На чудо-арбалет даже не взглянул.

«Вот и всё» — подумалось Митяю: «К вечеру, наверное, на корм пустят меня…»

— Ладно, Димитрий, — наконец нарушил молчание Остап, — хоть и сильно ты виноват пред станичным обчеством в том, что бабу, тобой пленённую, трахнул, однако прощаю тебя. Забирай её и живи пока с ней! Вот только паёк ты будешь получать на себя одного. Да не как на взрослого мужика, а как на малолетку — потому как испытание не прошёл. Всё! Ступай прочь!

Весь в поту выскочил Митяй из командирской землянки. Сняв шапку, подставил голову морозному ветру, в момент покрывшему волосы бархатистым инеем. Разговор с Остапом привёл в недоумение. Атаман сказал, чтобы Маша с ним жила — тогда получается, что вроде как мужем и женой они станут! Может даже и дети у них пойдут…. А испытание-то он, получается, не прошёл…. Снова на правах ребёнка в станице будет. Да ещё с девкой на руках! Да ещё новое испытание впереди!

Наверняка коварный атаман его вскорости назначит.

Пожалуй, лучше бы уж к смерти приговорил его Остап! На двоих крошечной порции провизии, полагающейся малолетке, никак не хватит. Через пару месяцев загнутся они от голодной смерти вместе с девкой, если только Митяй ещё раньше в вылазке не погибнет…

При мыслях о Марии что-то тёплое всколыхнулось в душе. И тут же стало неловко от того, что он думает о ней как о родном и близком человеке. Встреча с девкой отчего-то страшила. Неизвестно ведь как она посмотрит она на него после всего того, что между ними случилось.

* * *

Заплетающимися ногами шёл Митяй по плохо расчищенной, пустынной станичной улице.

Сугробы почти полностью укрывали крыши землянок. Вход в них можно угадать только по натоптанным тропинкам, снег вокруг которых был обильно окрашен в различные оттенки жёлтого цвета — не считали нужным станичники отходить далеко от жилья по малой нужде. В зимнюю стужу атаманским указом разрешалось не бегать в отхожие места — всё равно весеннее половодье и летние дожди всё вычистят.

Когда Митяй вернулся в свою землянку, Прохора там уже не было. На столе парила ароматным запахом разогретая вчерашняя похлёбка. Схватился он было за ложку, но огнём ожгла мысль — ему же ещё Машу надо приводить в дом! А она, поди, всё это время, пока он больным валялся, голодом сидела. Чужую бабу никто кормить не будет! Надо ей еды оставить.

Сглотнув слюну, схватился за веник из еловых лап и бросился подметать земляной пол. Заодно смахнул морозную изморозь из дальних от печки углов. Поправил свою постель и застелил пустующие нары старой вытертой медвежьей шкурой. Критическим взглядом окинул землянку. Да уж, не дворец…. Крысятники в своих каменных домах живут, конечно, просторнее. Только знающие люди говорят, что они там от холода загибаются — дров-то у них постоянно не хватает. А у него в землянке хоть и тесно, и полоток низкий, а зато тепло. Бревенчатые стены всего на два венца наверх выходят. Землица-то хорошо греет. Главное надо протапливать регулярно, чтобы сырость не скапливалась. Ничего, авось понравится крысятнице жить в казачьей станице! Не первая она плененная баба и не последняя…

Вот вроде бы и привёл в порядок своё жильё. Можно девку сюда приводить. Самому идти за ней нельзя — обычаи не позволяет, потому как стрёмно для настоящего казака за бабой бегать. Прошлось крикнуть соседского мальчишку чтобы бежал до землянки, где пленное бабьё жило и звал сюда его пленницу им приведённую.

По правде сказать, взволновался Митяй. Отчего — не понятно! Подумаешь, пленная баба! В его власти казнить её через три месяца, когда бабки-повитухи определят что не обрюхатилась она. Чего тут переживать?

Успокаивая себя подобным образом, он вслушивался в звуки снаружи. Вот раздались на улице невнятные голоса, заскрипел снег под легкими шагами, и в землянку вошла фигура, замотанная в непонятные клочья старых шкур. Пальцы грязных босых ног поджималась от холода. Охнув, Митяй схватил её на руки и, усадив на нары, стал растирать крошечные побелевшие ступни. Через мгновение краска стыда залила лицо Митяя — это хорошо, что никто не видит как он, стоя на коленях, растирает ступни какой-то бабе-крысятнице.! Совсем дошёл…

Спохватившись, кинул ей большой лоскут, сшитый из клочков крысиных шкур, служивших одеялом:

— На вот! Укутайся, согрейся!

Поправив горящую лучину, пристально взглянул в лицо Марии. За эти несколько дней она сильно изменилась. Черные волосы были спутаны и потеряли свой блеск. Лоб закрывала широкая повязка из грязной тряпицы. Сквозь бледную кожу на скулах проступала зловещая синева кровоподтеков. Щёки впали, а глаза приобрели лихорадочный блеск.