Казачья доля: воля-неволя - [70]

– Но я ничего не говорил насчет суда… Вы сами догадались? Это была юношеская глупость. Знаете, такое воодушевление, желание совершить подвиг… во имя счастья всех… Я вступил в один кружок, участники которого замыслили свергнуть царя.

– Свергнуть царя?! – повторил Семен со священным ужасом. – Но я видел его, Александра Александровича, когда он был еще великим князем. Это такой человек! Большой человек. И очень простой…

– Но мы собирались свергнуть другого… Его отца! Нашу группу, слава Богу, арестовали, почти всю, так что нет на моей совести кровопролития. Меня пожалели, на каторгу не сослали, а просто запретили проживание в столице… Я приехал сюда, и только здесь, среди народа, которого, возможно, мы по-настоящему и не знали, я понял: что людям не станет лучше оттого, что мы убьем очередного царя… Вот, я опять увлекся. Но, поверьте, когда я узнал, что народовольцы16 все-таки царя убили, мне стало стыдно, что я был с ними заодно… Вы думаете, что я не пара вашей сестре?

– Думаю, Люба сама будет решать, кто пара ей, а кто – нет. Могу только сказать, если она захочет быть вашей женой и скажет мне об этом, я не стану чинить ей препятствий.

– Спасибо вам, спасибо! – строитель затряс руку Семена, не переставая его благодарить.

Но тот постарался скорее уйти. Надо сказать, после этого откровенного разговора, Семен некоторое время приходил в себя, напоминая: не судите, не судимы будете! И ничего не мог с собой поделать. Как же так, находятся люди, которые хотят убить царя, помазанника Божьего! В его голове такое не укладывалось.

Семену приходилось встречать казаков, которые исповедовали ислам, даже казаков-буддистов, – у них была разная вера, и с этим можно было жить, но никогда, ни один казак не усомнился в том, что власть царя – от Бога! И потому он неприкосновенен.

Значит, тот, кого любит его сестра, безбожник?.. Но нет, он же покаялся! Бог должен простить его грехи, а, значит, и Семен тоже… Никогда он не думал, что это так трудно: прощать!

Дул холодный ветер. Особенно это ощущалось здесь, на Сорочьем пригорке, который теперь обживала Люба. Не сегодня-завтра будет снег, и все здесь покроется белым, занесет крыши конюшен, столбики, отметившие будущие левады…

Строитель все делает правильно. Он возвел под крышу конюшни, и теперь можно к отделке внутренних помещений, сбивать стойла, кормушки… В общем, работы еще много.

Глава тридцать пятая

Семен выбрал себе комнату на втором этаже. Дом и так стоял пусть на небольшом, но пригорке, а со второго этажа была видна вся станица, так что он полюбил стоять у окна, вглядываясь в ровные квадраты улиц, среди которых не было тупиков – все они вели к центру, по ним удобно было скакать верхом.

А потом он переводил взгляд вдаль, туда, где далеко за станицей синели горы, где шла, казалось, совсем другая жизнь. А, может, такая же, но картина была непривычная и потому захватывающая.

Почему станичники не строят двухэтажные дома? Это хорошо, что Люба такое придумала. Вот ведь, как жизнь устроена. Кажется, что такое – дом. У всех есть дома – кто к какому привык. Но Люба построила и поневоле думалось, что теперь вся жизнь у детей Михаила Гречко повернется по-другому.

– Зачем тебе жить на втором этаже? – дивилась Люба, которая хоть и такой высокий дом построила, а предпочитала жить на первом этаже. Повторяла вслух чьи-то слова:

– Для казака все, что выше коня, уже высоко.

– Ты-то на коне не ездишь! – смеялся над нею Семен.

– Не ездила, – поправила его Люба. – А теперь буду ездить. И когда ты станешь новых скакунов выращивать, кто их проезжать будет? Пока ты умелых коноводов найдешь. Лошади не должны застаиваться.

– А я что же, тебя не устраиваю?

– Но ты один, а лошадей будет много. Что же нам для этого, кого-нибудь из иногородних приглашать? Мы еще и денег не заработали, а уже начнем тратить?

– Хозяйственная ты моя, – обнимал ее за плечи Семен. – Мы еще конюшни не достроили, я еще с Дона ни одного коня не пригнал, а ты уже думаешь, как деньги тратить!

– Как не тратить, – поправила его Люба.

Семен уже привык считать своим домом Любин новый дом. Она уговаривала остаться здесь навсегда и не думать, где он будет жить.

– Куда мне одной такой домина? Думаешь, я просто так сделала его двухэтажным? Хочешь, твой будет весь второй этаж? Или просто пополам поделим. Я уже говорила с Леней – с Леонидом Владимировичем. Мы легко сделаем второй вход, когда ты женишься.

– На ком?

– Не знаю. На ком-нибудь. У нас в станице много красивых молодых женщин. Возьми хоть вдов, хоть незамужних девушек.

Семен улыбнулся, вспоминая этот их разговор. Он стал теперь поддразнивать сестру.

– Получается, вроде, я у тебя как в приймах.

– А у Матрены в приймах жить лучше? Иди, живи, узнаешь, почем фунт лиха!

– А когда Гришка женится?

– И Гришке места хватит. Нет, ты как хочешь, а я постараюсь вас при себе удержать. С тех пор, как мама умерла…

Люба содрогнулась.

– Я вдруг почувствовала, что такое одиночество. От меня будто враз отвернулась вся семья, и я осталась одна. Отец ходил, чужой и молчаливый, Григорий – чуть от рук не отбился. Даже ночевать стал, где придется, только бы не идти домой, где уже вовсю хозяйничала Матрена.