Казачья доля: воля-неволя - [31]

– За Семку волнуешься, да? Пропал… Ничего с ним не случится, объявится. Такие казаки ни с того ни сего не пропадают.

– Ты же обижался, что он тебя не предупредил.

– Обижался. Для виду. А потом поразмыслил, и понял: он не сказал мне нарочно, чтобы я не знал и вам не мог передать. Мол, начнут женщины уговаривать, плакать, я и не выдержу…

– Мама говорит, урядник Бабкин ко мне свататься решил… – вроде, между прочим, проговорила Люба. Эх, знал бы Дмитро, от чего отказывается! Да с ее помощью он мог бы любую свою мечту осуществить, только пожелай.

На самом деле про Бабкина говорила не мама, а брат Семен, который занимался под руководством Василия в учебном лагере. Может, хоть этим его проймет?

Ничуть не бывало. Ясные глаза Митьки не изменили ни выражения, ни цвета. Даже удивления в них не появилось.

– Слышал… А что, казак справный, веселый, ты с ним не заскучаешь. Рубака хороший. Вот только наряжаться любит. Казаки над ним насмехаются. Зовут Чепурихой.

– Что – Чепурихой? – возмутилась Люба. – И ты не видишь в том ничего плохого, что казака зовут женской кличкой?

– Ну, у кого нет грехов, тот пусть бросит в меня камень! – усмехнулся Дмитрий. – Есть у нас злые языки… Зато Василий человек честный. Никогда тебя не предаст. Женится, на других женщин заглядываться не будет, как твой дед по отцу.

Теперь Люба уже не сомневалась, что Дмитрий Иващенко никакой любви к ней не испытывает. Это было так обидно, что она кусала губы, чтобы не расплакаться. Слезы уже подступили к глазам. Но плакать ей было нельзя. Никто в станице не скажет, будто у Любы Гречко гордости нет…

Набрала девушка в грудь побольше воздуха, чтобы не разрыдаться, и спросила на вздохе.

– И тебе все равно, что ко мне сватаются?

– Конечно, не все равно… Ежели был бы какой негодный человек, трус или скупой, или подлый, я бы первый тебя стал отговаривать. А Васька что ж, казак как казак. Ему двадцать три года, а он уже урядник. Думаешь, за что? За то, что справный воин. Ему позволено людей за собой вести, их учить казачьему ремеслу… Нет, ты в самом деле не бойся, Бабкин – казак хороший. Нарожаете детишек, сватом меня позовете. Ведь позовете?

– Позовем!

Люба, наконец, выдохнула воздух, что скопился внутри нее, распирая грудь, так что хотелось кричать.

– А-а-а…

– Ты не к Салтычихе ли едешь? – спросил между тем Дмитрий, кивая на бочонок.

– К Салтычихе, – хмуро подтвердила Люба, думая о своем. Она никак не хотела мириться с тем, что Дмитрий для нее навсегда потерян. Но и напрасно ее ум метался в поисках выхода – его не было. Насильно мил не будешь, сердцу не прикажешь… Народ на это много присказок выдумал, и ни одна из них не могла помочь. Почему она не подумала об этом раньше? Могла ведь заставить Дмитрия, себя полюбить. Мало ли для того у девушек всяких способов… Но теперь уже поздно.

– Так подвези меня.

А он веселится себе. Да и чего ему печалится? Когда сердце свободно, ничего не мешает радоваться жизни!

Дмитро запрыгнул на подводу и отобрал у Любы вожжи.

– А ну, милая, давай, двигай ногами.

Наверное, что-то прозвучало в его голосе, понятное для кобылы, потому что она взяла с места таким бодрым шагом, каким не ходила уже лет пять.

Люба молчала, будто придавленная тяжелой ношей. Враз для нее потухло солнце, и пригожий осенний денек уже не казался таким приятным. Как же ей жить-то дальше?

Она даже вздрогнула от бодрой припевки, которую завел ее коханный.

Ой, мама, люблю мэд,

Бо вин солодэнький.

Ой, люблю гармониста,

Бо вин молодэнький!

Голос у Дмитро хороший, звучный, даже теперь, когда он передразнивает какую-то голосистую казачку. Семен рассказывал, что с такими голосами, как у Митьки, хорошие запевалы получаются.

– Меду-то нальешь? – спросил он у Любы, останавливая подводу у плетня Салтыковых и подхватывая бочонок. – Я помогу.

Сразу видно, у казака Салтыкова крепкое хозяйство. Нет, пожалуй, в станице человека, у которого в доме не было бы глечика меда – то ли чайком себя побаловать, то ли на тот случай, когда к кому-то из семьи простуда привяжется. Давно известно: она меда не любит.

Ульи у Салтыковых стоят обычно у гречишного поля или на поляне у леса. Но сейчас ульи перевезли на подворье. Не сегодня-завтра похолодает.

Присматривает за пчелами старый дед Антип, которому помогает его жена, еще справная молодуха, на которой Антип женился после смерти первой жены. Супруги живут в старом домишке, в котором жили когда-то родственники Салтычихи. Потом, когда Салтыковы занялись медом, купили себе земли, построили хороший дом.

Работница – жена деда Антипа – как раз и вышла навстречу Любе и Дмитрию.

– Любочка! – напевно произнесла она. – Якый в тэбе помичнык!

И повела бедрами перед улыбающимся Митькой.

– Ось я батог визьму! – пригрозил ей откуда-то из глубины двора дед Антип.

– Иды за мной, – сразу посерьезнела женщина, и непонятно, кому из двух молодых людей, она сказала, так что и Митька и Люба последовали за нею в просторную летнюю кухню, где у стен стоят и бочки, и бочонки, а на столе у стены – целый ряд небольших макитрочек и горшочков.

У двери Митька поставил бочонок с вином, и взял взамен бочонок с медом, на который молодуха указала. В последний момент она сунула в руку Дмитрию небольшой, перевязанный тряпицей, глиняный горшочек.