Казачья доля: воля-неволя - [11]

– Ну, если ты все знаешь, тогда я не буду рассказывать, – ехидно заметил отец.

– Прости, отец, я больше не буду, – повинилась девушка. – Рассказывай, она – ведьма эта, красивая была?

– Очень! – вырвалось у казака. – Такая красота не часто рождается. И, что удивительно, не было в ее красоте ничего дьявольского. Чистый ангел, да и только. Глаза небесные, кроткие, коса – до пояса, ножка маленькая, пальчики…

Он взглянул на жену и осекся.

– Но когда мы с казаками пришли к ее дому, и она вышла нам навстречу, один из казаков по кличке Ваба…

– Какая странная кличка, – сказала Люба, – он что, какой-нибудь черкес?

– Та нет, почему черкес? Просто он любил рассказывать, как в его станице ловят волков на вабу. И так он часто об этом рассказывал, что кличка такая к нему и прилепилась. Ваба – значит, подвывание. Сидит охотник в засаде и воет, как волк-самец. А самка и молодые волчата откликаются… Не все могут ловить на вабу. Не каждый может волкам подражать…

– Батя, ты отвлекся, – напомнил ему Семен, которого рассказ отца тоже захватил. – Так чего этот Ваба сказал?

– Говорит: казаки, это дьявол отводит нам глаза! Не забывайте, если ведьма – красавица, она еще больший вред может простому человеку учинить. Вяжите ее!

А казакам того и надо. Будто от морока очнулись: связали ведьму и на расправу поволокли.

– И что, прямо вот так сразу и убили? – спросил Гришка.

– Нет, понятное дело, такая красота, чего ж добру пропадать!

Михаил Андреевич поймал укоризненный взгляд жены и закашлялся.

– Шашками ее порубали, – сказал он, отводя взгляд.

– Так я не поняла, батя, – подала голос Люба, – где же тут грех, ведьму убить?

– А то, что на следующее утро мы пришли в конюшню, а там опять лошади в мыле. И тогда один старый казак сказал, что так бывает, когда к лошадям повадится ласка шастать. Такой мелкий зверек, поменьше крысы, а до чего лошадь доводит! Подкрадется, и ну щекотать! Очень эта ласка любит пену, которой лошадь от страха покрывается. Поймал наш казачонок потом эту ласку. Вот такая, и смотреть не на что… А еще опытные люди сказали, что от ласки в конюшне надо козла держать, да где ж его взять, козла этого? Не с собой же возить!

Он для чего-то показал на пальцах козу.

– Выходит, она и не ведьма была, девушка эта? – с замиранием сердца предположила Люба.

Отец мрачно кивнул, но все-таки пояснил.

– Соседка этой девушки, бабка старая, выползла на свет божий, когда мы мимо проходили, и стала кричать: «Горе вам, душу чистую сгубили! Сиротинушку обидели!» Мы говорим, так это же ваш староста на нее показал. А она: «Наш староста, кобель старый, все за ней увивался, уговаривал, дорогие подарки сулил. У него жена больная, вот он и бегает по чужим дворам. А Дунюшка – девку так звали – не поддалась ему. Так ухватом отходила, неделю пластом лежал. Потом подходить к ней боялся, но злобу затаил. И вот как отомстил ей. А потом как понял, что натворил, так и в бега наладился. К болотам побег, там его не найти, он в болотах каждую кочку знает!..

В хате наступила тишина, только слышно было, как на горище шуршат соломой мыши.

– Выходит, он оболгал хорошего человека, а ему за это ничего не было? – спросила Люба.

– Мы все же пошли к старосте этому, а его дома нет. Селяне сказали, что он еще вчера, к вечеру узелок с едой собрал, да и сбег! Нельзя нам было дольше там задерживаться, а то непременно бы нашли да поговорили…

Михаил Андреевич замолчал.

– Господи, на ночь рассказывать страсти такие! – сказала Зоя Григорьевна, поднимаясь из-за стола. – Помолимся Господу нашему за то, что дал хороший день, да и спать отправимся. Хватит уже на сегодня страшных сказок.

Но, когда уже все расходились, Семен придержал за руку отца.

– Бать, а чего ты вдруг про эту ведьму вспомнил? Сколько лет прошло.

– А то, что сегодня она мне приснилась, – сказал со вздохом отец. – К себе манила. Иди, говорит, давно я тебя поджидаю!

Глава пятая

Семь лет тому назад, когда казак Петр Бабич вернулся со службы инвалидом, он не слишком долго горевал в своей хате о том, что теперь не видать ему больше полка своего и верных друзей, не держать в руке вострой шашки, разве только следить, чтобы не заржавела она, на стенку повешенная.

Он только начал пить горькую по своей погубленной жизни, как прискакал к нему порученец от станичного атамана с наказом явиться к нему в управление. Когда? Прямо сейчас! На атаманской линейке.

Станичный атаман Иван Федорович Павлюченко принимал казаков в большой хате правления из четырех комнат, стоявшей в центре станицы. Ее строили всем миром, когда станицу только закладывали.

Но с той поры всегда за хатой этой казаки ухаживали: то ли камыш на крыше меняли, то ли прогнившие половицы. Женщины по очереди наводили здесь чистоту, и каждая будто невзначай оставляла от себя какую-нибудь вещь: то ли вышитый кисет для табака, то ли расшитый рушник – вытирать атамановы крепкие руки, то ли накануне испеченную паляницу с сыром.

– Как дети! – посмеивался в усы Иван Федорович, отлично понимая эти намеки.

Он и в свои шестьдесят лет был мужчина хоть куда, молодицы на него до сих пор засматривались. Только нельзя ему было на их заигрывания отвечать. Он сам следил за тем, чтобы в станице все было по христианским законам. У Павлюченко в хате жена верная, семь сынов и уже пятнадцать внуков. Что бы они сказали про своего лихого деда?!