Казачья доля: воля-неволя - [9]

Семья Гречко по счастливой случайности жила недалеко от главной станичной дороги, которую поддерживали в порядке, так что для выезда на нее хватило двух подвод, и теперь от их двора тачанка легко выезжала на шлях.

Каждое воскресенье Гречки всей семьей ездили в церковь, когда же спокойно отдать свой долг Господу, как не зимой?

Уже на подходе Семен выискивал глазами их с Митькой подружек, Гриша – Диану, а Люба, понятное дело, Митьку. Но стоило ей встретиться с ним глазами, как она поспешно отводила взгляд. И потихоньку ненавидела подругу Машку, которая брала парубка под руку, как свою собственность! Ну, почему и Люба также не может? Ведь они – Дмитро с Семеном – с детства друзья. А, значит, и с Любой.

На рождество она подарила Дмитрию вышитый носовой платок, чему он так удивился, что даже не сразу ее поблагодарил. Или ему платки никогда не дарили? Если так, он подарок Любы надолго запомнит. Она ведь на платке вышила сердечко – просто так, ни для чего.

Семен заметил сестре, что напрасно она это сделала: ведь Митька не жених ее, и что люди могут подумать?

– Так у него же день рождения скоро, – нашлась девушка, – вот пусть и носит.

Семен призадумался:

– День рождения у него на Крещенье, чего же заранее поздравлять?

– Пусть носит, – запунцовев, повторила Люба, – а то, что ж, о нем и позаботиться некому. Вон тетя Вера все время болеет…

– А… ну, если так…

Сам он подарил своей кралечке Тане серебряные сережки, хотя она тоже не была его невестой. Но зато она охотно целовалась с ним на молодежных посиделках, когда им удавалось уединиться.

Гриша, хотя о том никто из его родных не знал, тоже не отставал от старших. Он все-таки подарил Диане купленный сундучок и страшно удивился, что девочка тоже сделала ему подарок: расшитый кошелек для монет.

Сунула ему в руку своей горячей ладошкой и прошептала:

– Отец запрещает мне водиться с казачьими детьми, так что я ему скажу, что сундучок сама купила. Ты ведь у бондаря его приобрел?

– У бондаря, – кивнул мальчик, понимая, что и его родители вряд ли обрадуются, узнав, с кем младшенький мечтает подружиться.

Не хотели казаки знаться с иногородними, и детям своим запрещали, хотя сами постоянно в городок ездили: то хомут починить, то за новой бочкой, а то и за украшениями для своих женщин, которые делал золотых дел мастер.

Погода в марте никак не желала устанавливаться. Но казаки, устав от зимы и сидения дома, все равно собирались на площади, запахнувшись потуже, чтобы не так пробирал северный ветер.

Старшие Гречко тоже встречались на площади со своими друзьями, переговаривая на все лады новость: городок – там, где жили иногородние, – построил собственную церковь. Теперь и на стороне казаков было видно, что она сияет своими позолоченными маковками, и слышали в положенное время колокольный звон.

Казаки неодобрительно посматривали на пришлых, когда те вместе с ними приходили в церковь, и как батюшка ни пытался всех примирить, ничего у него не получалось. Наверное, чужаки, в конце концов, обратились к церковным властям за разрешением – построить церковь на своем краю станицы.

Семен считал, что раз уж судьба так распорядилась, то чего же нападать на иногородних? Не от хорошей жизни они на Кубань приехали. Видать, нужда с насиженных мест согнала. Но кто бы стал его слушать? Особенно негодовали старые казаки, которые вспоминали прежнюю вольницу, и как они осваивали кубанские земли, где в те времена не было никаких инородцев! Правда, им самим частенько приходилось отбиваться от горцев, которые тоже не желали терпеть на землях, которые считали своими, тех же казаков.

Но что оставалось делать тем, кто уже приехал и купил или арендовал землю? Стиснув зубы терпеть или надеяться, что все само собой образуется.

Вернувшись с гулянья, семья Гречко приступила к своим ежедневным делам. Мужчины задали корму лошадям, овцам, свиньям, домашней птице, а женщины занялись приготовлением еды. В воскресенье она всегда была не такой, как в будние дни.

Зоя Григорьевна принесла из погреба своего лучшего вина. Но прихватила и самогон, который предпочитал Михаил Андреевич.

С некоторых пор Люба научилась печь «орешки», которые темнели боками в кастрюле, до половины заполненной маслом, и теперь в воскресенье баловала семью. В этом деле она превзошла даже свою мать, которая считалась умелицей во всех хозяйственных делах.

Мужчины Гречко вернулись наконец с подворья и сели за стол – Зоя Григорьевна с Любой споро накрыли праздничный ужин. Гриша осторожно, мать не любила разговоров за столом, подергал за рукав отца.

– Батя, а почему ты всегда молишься Господу, чтобы простил тебе твои грехи? Это потому, что ты на войне много людей убивал?

– Что значит, убивал? – рассердился отец. – Я воевал. А при этом, как известно, люди гибнут. С обеих сторон!

Но Гришка как человек настырный на этот раз не собирался отставать.

– Мы ничего про тебя не знаем. Даже перед хлопцами стыдно. Они спрашивают, а как твой отец воевал? Я ничего не могу им сказать. Вон Лехин батя всегда своим детям по вечерам рассказывает, как он на Кавказе служил, как во Франции с войском побывал… А тебе, что же, и рассказать нечего?