Казачество и власть накануне Великих реформ Александра II. Конец 1850-х – начало 1860-х гг. - [13]

)». В то же время и «Положение», и «Устав» оказались, по его мнению, вполне «приспособленными к быту и историческим традициям казачества»¹⁰⁶. Утверждение же Н.Н. Головина о «сходстве между казачьими уставами и германскими законоположениями об обязательной воинской службе» вообще является уникальным в историографии. Данное сходство он увидел в «чрезвычайно внимательном распределении тягот военной службы по возрастным слоям», указав даже на совпадение числа таких возрастов. Казалось бы, после такого наблюдения Н.Н. Головин должен был поставить вопрос о причинах такого явления, однако он ограничился только констатацией отсутствия «какого-либо взаимного заимствования»¹⁰⁷. Вопрос у Н.Н. Головина возник лишь по поводу не использования «казачьего опыта в общем уставе, раз на всю империю распространялась идея всеобщей воинской повинности». Ответ на него он нашел в противопоставлении «глубокой демократичности» традиций и «общественных навыков» казаков с остальной Россией, делающей только «первые шаги по этому пути», отменив крепостное право. В связи с этим «сотрудникам» Александра II было трудно «отрешиться от влияния устарелых идей», в том числе рекрутского Устава 1831 года, который оказался «ближе для составителей Устава о воинской повинности 1874 года, чем опыт общеобязательной службы казаков»¹⁰⁸. Последнее мнение Н.Н. Головина вряд ли соответствует фактам, но вполне согласуется с определенной линией в историографии по идеализации казачьего наследия.

А.А. Керсновский писал о «большом внимании» Военного министерства, проявленном по отношению к казачьим войскам в 1860—1870-х годах. По мнению историка, роль казачества в армии «после сокращения вдвое регулярной кавалерии вообще сильно повысилась». А.А. Керсновский упоминает о мерах по подготовке офицерского состава и повышению тактического уровня казачьих частей. Предполагалось, что этого можно было достичь «путем соединения регулярных и казачьих полков в одной дивизии». А.А. Керсоновский утверждал, что казаки встретили такую реформу с недовольством, «считая, что их поместили „на задворках русской конницы“ (их полки были четвертыми в дивизии)»¹⁰⁹.

Как мы уже отмечали, эмигрантская историография ничего принципиально нового в изучение правительственной политики в отношении казачества в царствование Александра II не привнесла. И даже оригинальная интерпретация Н.Н. Головина, кроме повода для возможного сравнительного исследования военного законодательства с участием казачества, не стала чем-то большим в теоретико-методологическом плане.

В постсоветский период количество исследований по казачьей тематике растет из года в год, они уже с трудом поддаются систематизации¹¹⁰. В этой ситуации, чтобы избежать возможных упреков в неупоминании той или иной статьи, книги, диссертации и не превратить дальнейший обзор в библиографический список с комментариями, мы будем применять следующий критерий для отбора значимых для нас работ. Он подразумевает присутствие в текстах новых сведений и, соответственно использование их авторами ранее неопубликованных, преимущественно, архивных материалов, наличие (или хотя бы декларирование) теоретического обоснования в оценках и в полученных выводах.

О качественной периодизации исследований о политике властей по отношению к казачеству в 1860—1870-х годах в современной исторической литературе пока говорить рано. Слишком мал ее объем. Поэтому сначала мы предпочли бы упомянуть об обобщающих работах по истории казачества. В них, очевидно, должны концентрироваться последние достижения в историографии в освещении интересующего нас вопроса. Среди таких, как правило, многотомных или объемных произведений, написанных авторскими коллективами, выделяются в середины 1990-х годов «История казачества Азиатской России в 3 т.» (1995), «Казачий Дон: Очерки истории» (1995), «Донские казаки в прошлом и настоящем» (1998), во втором десятилетии XXI века – «История кубанского казачества» (2013), «Очерки истории и культуры казачества Юга России» (2014) и пр.¹¹¹

Детальный критический анализ «Истории казачества Азиатской России» в 2007 году осуществил С.М. Андреев, и его выводы мы полностью разделяем¹¹². Главная же заслуга второго тома этого издания заключается в том, что в нем показывается деятельность местных комитетов по пересмотру казачьих законоположений начала 1860-х годов, а также приводятся мнения некоторых высокопоставленных чиновников о проектах казачьих реформ. Донской историк Р.Г. Тикиджьян, являясь одним из авторов разделов, посвященных истории Донского войска второй половины XIX века, сразу в двух упомянутых выше изданиях – «Казачий Дон.» и «Донские казаки.»¹¹³ – попытался объяснить преобразования среди донского казачества 1860– 1870-х годов с точки зрения популярной в российской историографии теории модернизации¹¹⁴. Однако из текстов данных разделов понять, как же конкретно при помощи модернизационного концепта выстраивается логика авторского нарратива, не представляется возможным. Это наше наблюдение в полной мере относится и к последней книге Р.Г. Тикиджьяна «Донское казачество в конце XIX – начале XX века. Исторический портрет» (2013), по крайней мере к той ее части, в которой описывается донское казачество второй половины XIX века