Кавказ и аланы - [25]

Страбон в XI книге «Географии» подробно повествует о Кавказе; после рассказа о самых высоких частях Кавказа, о горцах, которые живут на вершинах гор и в лесных долинах, он переходит к описанию северных предгорий — области, прилегающей к «равнине си раков» (одного из важнейших сарматских племен); «Здесь (имеются в виду предгорья, — В. К.) живут также некие троглодиты, из-за холодов обитающие в пещерах; но даже у них много ячменного хлеба. За троглодитами следуют хамекиты и так называемые полифаги и селения псадиков, которые еще в состоянии заниматься земледелием… Далее следуют уже кочевники, живущие между Меотидой и Каспийским морем, именно набианы и панксаны, а также племена «нраков и аерсов. Эти аорсы и сираки являются, видимо, изгнанниками племен, живущих выше, а аорсы обитают севернее сираков» (Strab. XI, V, 7–8).

На протяжении многих десятилетий не прекращаются ожесточенные споры о том, как локализовать сарматские племена аорсов и сираков, как датировать время их появления на Северном Кавказе, как определить характер их взаимоотношений с соседями, какие признаки выделять в качестве этнокультурных показателей [Смирнов, 1954; Виноградов, 1963; Абрамова, 1968, с. 129]. Для нас существенно, что и древние авторы, и современные археологи единодушны в признании наличия в степях большого монолита сарматских племен. Заслуживают внимания и сведения Плиния Старшего о том, что в тылу города Питиунта, «в кавказских городах, живет сарматский народ епагерриты, а за ними савроматы» (Плиний. Естественная история. VI, 15); по мнению Ю. С. Гаглойти, И. С. Каменецкого и Е. П. Алексеевой, локализовать их следует в верхнем течении реки Кубани [Алексеева, 1971, с. 70].

Особенно важны данные по локализации тех племен, которые заселяли северные предгорья и горы Кавказа. Речь идет, во-первых, о троглодитах, то есть жителях пещер (не имеются ли здесь в виду дома, частично углубленные в землю, — вспомним углубленные жилища в Приэльбрусье, на Эшкаконе, рассмотренные выше?), которые, по мнению некоторых исследователей, локализуются в Чечено-Ингушетии, рядом с хамекитами [Виноградов, 1963], исадиками («содиями» Плиния). (Естественная история. VI. 29); и «исондами» Птолемея (V, 8, 17 — см. [Виноградов, 1963, с. 157]).

Далее на восток, уже на территории современного Дагестана, находились леки древнегрузинских источников. Если согласиться с предложенной локализацией хамекитов и исадиков, то троглодиты, очевидно, в действительности находились западнее (и, видимо, значительно) — можно ожидать, что их ареал включал горные районы от Осетии до верхней Кубани; никаких других племенных названий, которые можно было бы связать с этой территорией, в нашем распоряжении нет, а между тем, коль скоро Страбон начинал свое описание с района современного Сухуми, то названые им племена и должны были находиться в верховьях Кубани и далее на восток.

Памятники III–I вв. до н. э. в горах немногочисленны и, как правило, представлены погребениями, большая часть которых вскрыта еще в прошлом веке и лишена должной документации; многие детали, ускользнувшие от внимания непосредственных производителей работ, восстановить невозможно. А при небольшом числе погребальных комплексов, архаичности инвентаря, плохо поддающегося датированию, при разнообразии погребального обряда, в частности погребальных сооружений, черпать в этом материале основания для уточнения этнической или хронологической интерпретации можно только при введении дробного кода описания этих погребений.

Остановимся лишь на том, как проявляется в них преемственность от кобанских памятников VIII–IV вв. до н. э., не предлагая, однако, на этой базе этногенетических построений. Так, продолжает бытовать традиция погребений в каменных ящиках (большинство) или в грунтовых могилах (мало), иногда с частичным использованием камня. Преобладают одиночные захоронения, правда, появляются и коллективные. Продолжают встречаться скорченные погребения, как в предыдущую эпоху, но все больший удельный вес приобретают вытянутые (82 % в Кабардино-Балкарии, по данным Б. М. Керефова). Ориентировка неустойчивая, с преобладанием широтной.

Вещевой материал демонстрирует в ряде категорий прямую преемственность от более ранних форм кобанской культуры. Это касается бронзовых дуговидных фибул, бронзовых литых браслетов с концами в виде змеиных головок [Абрамова, 1974, с. 5], умбоновидных бляшек-пуговиц [Керефов, 1975, с. 8] и многих других украшений. Оружие и конское снаряжение гораздо тоньше реагирует на все то новое, что появилось в военном деле сарматской поры и отражало процессы «сарматизации соседнего несарматскога населения, то есть принятие им сарматского костюма, вооружения, многих сторон погребального обряда и т. д.» [Смирнов, 1954, с. 195].

Вооружение сармат и их воинственность красочно описывают древние авторы. Овидий говорит, что «между ними нет ни одного, кто не носил бы налучья, лука и синеватых от змеиного яда стрел» (Овидий, V. 7, 12–20). О «мечущем огромное копье сармате» пишет Валерий Флакк (Флакк. Аргонавтика, VI. 162), об их воинственности — Сидоний: «кочевое скопище— суровое, хищное, бурное»; «народ кровожаднейший и посвященный Арею, считающий спокойствие за несчастие», — вторит ему Либаний. «Сарматы не живут в городах и даже не имеют постоянных мест жительства, они вечно живут лагерем, перевозя свое имущество и богатство туда, куда привлекают их лучшие пастбища или принуждают отступающие или преследующие враги; племя воинственное, свободное, непокорное и до того жестокое и свирепое, что даже женщины участвуют в войнах наравне с мужчинами», — заявляет Помпоний Мела (Помпоний Мела, III, 33).