Кавалер Сен-Жюст - [54]

— Это правильно, — подтвердил Робеспьер, — тем более что Рейнская и Мозельская армии объединяются. Переходим к командованию.

— Гош должен быть наказан, — сурово изрек Карно.

— Согласен, — сказал Сен-Жюст. — Но не сейчас. Мы не можем нарушить статус командования, это обернулось бы катастрофой.

— Сен-Жюст прав, — подытожил Барер.

Несколько следующих дней Сен-Жюст почти не выходил из дому. Не появляясь более в Комитете, он заглянул раза два в Конвент, но не оставался там долго, хотя и понимал, что Собрание занимается сложными и важными проблемами: 15 фримера состоялся большой доклад Робеспьера о внешней политике, 16-го был принят декрет о свободе культов, 18-го начались прения по докладам Ромма и Букье о народном образовании…

Мыслями Сен-Жюст уже был в Эльзасе — он лежал в своем номере и думал, думал, думал…

Конечно, он оставил Нижний Рейн на верных людей: там были Гато и Тюилье, Дьеш, Моне и Нейман. Но там был и Евлогий Шнейдер… То, что Робеспьер рассказал о крайних, взволновало Сен-Жюста. Шнейдер и его люди внушали подозрения. Они, правда, знали дело, четко проводили реквизиции, умели распознать и обезвредить подозрительных. Но, взяв на откуп деревню, они слишком уж автономизировались… Эта «революционная армия», эти «гражданские комиссары» своими самозваными титулами узурпировали авторитет верховной власти… Все это было скверно, все требовало самого пристального и незамедлительного рассмотрения…

— Надо ехать, — сказал он Робеспьеру при встрече.

— Когда? — без тени удивления спросил Неподкупный.

— Намечаю на двадцатое. Вот получим деньги, выправим новый мандат и помчимся.

— Зайди к Леба, там есть новости.

— Какие?

— Придешь — узлаешь.

Новости действительно были.

Филипп сообщил ему, что Элиза и слышать не желает о новой разлуке: она-де так настрадалась, ожидая его, что это может сказаться на их будущем ребенке.

— Что же ты? — недоумевал Сен-Жюст. — Решаешь остаться? Будешь искать себе замену?

Филипп вспыхнул.

— И ты мог подумать такое? Все гораздо проще, мой друг. Элиза поедет с нами. Разумеется, возьмем и Анриетту. — Леба лукаво подмигнул.

Сен-Жюст опешил. Такое не могло прийти ему в голову. А затем… Затем он не стал скрывать свою радость.

— Но это же просто великолепно! — воскликнул он. — Мы их оставим в Саверие и будем наведываться по мере возможности. Это будет лучше и для них, и для нас.

— И для них, и для нас, — понимающе повторил Филипп.

— Тогда ускорим приготовления.

Утром 20 брюмера счастливые комиссары в сопровождении своих подруг тронулись в путь.

18

Элиза не рассчитала силы. Она тяжело переносила первые месяцы беременности, а тут дальняя дорога с обычными путевыми невзгодами; тряска вызывала дурноту, приходилось делать частые остановки и даже днем проводить по нескольку часов на постоялых дворах. Сен-Жюсту были приятны эти проволочки: они сближали его с Анриеттой; оставаясь наедине с девушкой, он был ласков с нею и почти не скрывал своих чувств, откладывая, впрочем, решительное объяснение до более благоприятного времени. В дороге, стараясь отвлечь Элизу от мрачных мыслей, Антуан, соперничая с Филиппом, шутил, рассказывал, читал вслух. У него всегда был при себе томик Мольера, его любимого поэта. И вот как-то, задумчиво полистав книгу, он вдруг отбросил ее, посмотрел на Анриетту и с чувством продекламировал:

Пусть речи о любви в моих устах невместны;

Но я ж, сударыня, не ангел бестелесный,

И если слов моих преступен страстный жар,

То это — действие прелестных ваших чар.

Щеки девушки порозовели. Элиза переглянулась с Филиппом.

Едва их дивный блеск узрел мой взор несчастный,

Моей владычицей вы стали полновластной;

Божественных очей неизреченный свет

Сломил мной на себя наложенный обет;

Он пересилил все — посты, молитвы, слезы —

И к вашим прелестям мои направил грезы.

Мой вздох, мой томный взгляд твердил уже не раз

То, что я голосом вам изъяснил сейчас.

— Вот так мадригал! — воскликнул Леба. — В наши дни сей высокий «штиль» безвозвратно утрачен. Что ты думаешь по этому поводу, сестренка? — лукаво обратился он к Анриетте.

— Я думаю, что это прекрасно, — тихо ответила девушка.

Элиза капризно надула губы. Сен-Жюст продолжал:

Ах, если в вас найдут хоть каплю состраданья

Смиренного раба душевные терзанья

И ваши милости его вознаградят,

Склонив к ничтожеству великодушный взгляд,

Я буду к вам всю жизнь, о нежное виденье,

Невыразимое питать благоговенье.

Со мною ваша честь вполне ограждена

И ни малейших жертв не требует она.

— Это — твое объяснение в любви? — язвительно спросила Элиза.

— Нет, — улыбнулся Сен-Жюст, — это всего лишь монолог Тартюфа.

— Тартюфа! — захохотал Леба. — Ну и остряк же ты, мой друг.

— Остроумие небольшое, — пожала плечами Элиза. — Нашел, чьими словами изъясняться — святоши и лицемера!

— Это произошло случайно, милая Бабетта, — опустил глаза Сен-Жюст. — Я готов декламировать, что ты пожелаешь.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что помнишь всего Мольера?

— Всего Мольера не помню, но кое-что знаю.

— Он скромничает, — вмешался Филипп. — Он знает наизусть всего Мольера, да и одного ли Мольера? У Флореля феноменальная память.

— Сейчас проверим. — Взяв книгу, Элиза нашла страницу. — А ну, феномен, давай-ка монолог Альцеста из «Мизантропа».