Кати в Париже - [8]

— Не понимаю, почему я сегодня так радуюсь, — сказал Леннарт, щуря глаза и глядя на небо, где солнце как раз прорвалось сквозь небольшой просвет в тучах. — Насколько мне известно, ничего особенного не произойдет!

— Как! — подхватила я. — Разве мы не сегодня поднимаемся на Эйфелеву башню?

— Не говорите со мной об Эйфелевой башне, пока я не выпью кофе, — кисло произнесла Ева где-то в глубине комнаты.

Тут жених исчез и через четверть часа вошел к нам аккуратно причесанный и элегантный.

— Кофе и свежие круассаны, — сказал он, ставя поднос на кровать.

Выпив две большие чашки кофе, Ева была готова заговорить не только об Эйфелевой башне, но и о многом другом, что, по ее мнению, нам следовало успеть в течение дня. Прогулка по Большим Бульварам[40], речная прогулка по Сене, потом — ненадолго в Музей импрессионизма в Jeu de Paume[41], а еще — ленч здесь, аперитив там… Наконец Леннарт очень учтиво спросил:

— Как по-твоему, в этой программе найдется несколько свободных минут после полудня, чтобы мы с Кати могли пожениться?

Ева сказала, что это не совсем безнадежно, хотя программа и насыщенная!

— Послушайтесь доброго совета, — сказал Леннарт. — Не пытайтесь овладеть Парижем с наскоку. Вам же будет лучше, если отнесетесь к этому вначале поспокойнее!

И тогда мы решили отнестись к этому вначале поспокойнее.

— Просто побродите по городу и осмотритесь немного, — посоветовал Леннарт. — На первый день хватит.

И мы побродили по городу и немного осмотрелись.

Во всем мире нет, пожалуй, города, где бы иностранец так легко чувствовал себя — словно дома, по крайней мере внешне, — как в Париже. Уже через несколько часов кажется, будто ты здесь родился. Ведь все так хорошо знакомо! Все тут точь-в-точь так, как рассказано в тысячах книг и фильмов, спето в тысячах песен, изображено на тысячах полотен. Все это я видела уже раньше. Этого гарсона в синем переднике, который поливает водой тротуар в ранний утренний час, кафе на тротуарах под открытым небом, где парижане, щурясь на солнце, пьют кофе и читают газеты, старушку в цветочном киоске, где продаются дивные весенние фиалки; дребезжащие такси, домохозяек с длинными французскими батонами под мышкой — все это я видела уже раньше. Я видела букинистов на набережной Сены и спокойные, медлительные воды этой реки с Pont Neuf[42]. Я видела белые купола базилики Sacré-Coeur[43] под небом Монмартра. Я видела, как огни улиц отражаются в мокром асфальте Place de la Concorde, видела старые улицы в Quartier Latin. Церковь Saint Germain-des-Prés[44] мне удивительно хорошо знакома, а в Люксембургском саду[45] я брожу так же привычно, как дома в Хумлегордене.

Потому что о Париже столько написано и он так воспет, его столько рисовали и фотографировали, столько километров кинопленки потрачено на этот город, что ничто в нем мне не кажется чуждым!

И потому мое первое посещение Парижа — это встреча после разлуки. И потому я киваю и улыбаюсь, узнавая знакомые места всюду, где мы только ни появляемся. Но кое-что все-таки ново для меня. Никакие книги, фильмы, песни и полотна художников не могли подготовить к этому восхитительному ощущению свободы, беспечности и детской жизнерадостности, что есть самый лучший дар Парижа своим детям.

Мы начали изучать наш собственный квартал и близлежащие улицы. Потому что Леннарт сказал: истинный парижанин, по крайней мере живущий на левом берегу, пребывает в собственном квартале и не совершает экскурсий в остальные части города. Ева заявила, что теперь, пожалуй, она охотно станет истинной парижанкой, но все же тайно собирается совершить несколько кое-каких экскурсий подальше, на правый берег, мир посмотреть и себя показать.

Мы жили на горе Сент-Женевьев[46], и мне хотелось в день свадьбы засвидетельствовать свое почтение святой покровительнице Парижа. Потому что если бы маленькая пастушка Женевьева не пошла навстречу Аттиле[47] и его гуннам, когда они где-то в V веке явились, чтобы разорить и уничтожить Париж, кто знает, быть может, Парижа уже не было бы! А где бы тогда я вышла замуж за Леннарта?!

— Спасибо тебе, добрая Женевьева!

Свечи вечно горят вокруг ковчежца с ее мощами в церкви St.-Etienne du Mont, и я тоже зажигаю свечу в честь святой Женевьевы.

— С этого дня отведи от меня беды своими мягкими руками, святая Женевьева!

Солнце показалось мне еще ослепительнее, когда мы вышли из мрака церкви, и я сказала Леннарту:

— Ты рад, что солнце освещает день нашей свадьбы?

— Да, рад, — ответил Леннарт, — однако, если быть точным, я рад совершенно независимо от капризов погоды. Потому что в Париже ничто не меняется быстрее, чем погода. Даже дамская мода!

— Кстати, о дамских модах, — лукаво произнесла Ева, — а что если мы доберемся на метро на правый берег и посмотрим немного витрины, и…

— Так быстро моды не меняются, — сказал Леннарт. — Можешь спокойно подождать до завтра.

И он повел нас в Quartier Latin, где вообще нельзя увидеть модных витрин и мечтать о магазинах фирм Диора[48]. Здесь был город книг и город молодежи. Имелись ли там вообще хотя бы несколько стариков или людей среднего возраста, и если имелись, то где они в таком случае прятались? Там была только молодежь всех рас и всех оттенков кожи, молодые люди фланировали по улицам или толпились у кофейных столиков. Из Китая и Сиама, из Туниса и Алжира, из всех стран Европы и всего мира прибыли они сюда, дабы вкусить от древа познания, росшего здесь, древа, корни которого уходили в далекое Средневековье! Кое-какие следы Средневековья еще оставались на старинных улицах, где царила изысканная и неуловимая атмосфера прошлых веков, когда именно этот квартал стал цитаделью всей книжной учености Европы.