Кати в Париже - [7]

Несмотря на то жуткое предостережение в Ней-мюнстере, мы мчались в Париж на самой высокой скорости, которую только могли выжать. И когда пронеслись через Гамбург и Бремен, через цветущую Голландию, через Брюссель, через прелестную зеленую холмистую Северную Францию, я уже знала, что видела лишь манящие блики городов, дорог и площадей, куда бы охотно хотела вернуться еще раз.

Но сейчас я напряженно высматривала Эйфелеву башню. И через пять дней после того, как мы покинули Каптенсгатан, я в самом деле увидела ее характерный силуэт на фоне облачного неба.

— Кажется, мы приехали правильно, — сказала я Леннарту. — I presume[31], это Эйфелева башня?

Было воскресенье. Леннарт сказал, что прибыть в Париж в воскресенье — замечательно, потому что движение более спокойное.

— Если это спокойное движение, то я — великий муфтий[32] Иерусалима! — горько пробормотал сам же Леннарт, когда «фиат», словно испуганный заяц, запрыгал в сумятице так и кишевших вокруг Триумфальной арки[33] злобных и напористых автомобилей.

Но мы справились и непринужденно скользнули вниз к Champs Elysées[34]. Я задыхалась. Не от испуга. От восхищения! Пред нами раскинулся самый шикарный проспект мира! Вокруг нас бурлила столица мира.

Леннарт довольно посмотрел на меня, словно это была его заслуга, что Champs Elysees были Champs Elysees. Мириады автомобилей заполонили огромную полосу перед нами и отражали солнечные лучи тысячью сверкающих точек.

Было время аперитива, и ресторанчики на тротуарах переполнили парижане — свидетели нашего пришествия в Париж. Не то чтобы они уделили этому такое уж большое внимание, как следовало бы, но все-таки!

The first time I saw Paris

her heart was warm and gay[35], —

запела я в ухо Леннарту. Да, разумеется, сердце этого города было теплым и веселым. В этот миг и мое теплое сердце радостно билось в груди.

Мы объехали Place de la Concorde[36]. И вот перед нами Сена, дорогая старая Сена, точь-в-точь такая, какой я ее себе представляла. Я так боялась разочароваться, но нет, люди сидели внизу на набережных и удили рыбу точь-в-точь так, как должны были это делать.

А потом мы медленно ехали вдоль левого берега, затем повернули на Boul. Mich[37]. И проехали вверх к Пантеону[38]. Здесь, на маленькой улочке в сердце Quartier Latin, стоял маленький невзрачный белый домик, наш отель! И кто, как вы думаете, стоял в воротах и казался владелицей отеля и всего Парижа, кто, как не Ева?! Кокетливо уперев руки в боки и вся чрезвычайно парижская. Но ведь она была здесь уже много часов!

— Bon soir, madame, bon soir, m’sieur![39] — поспешно поздоровалась она. — Заходите и только послушайте!

Она привела нас в маленький холл, откуда узкая деревянная винтовая лестница вела вверх. Оттуда, сверху, доносился веселый смех, и громкие крики, и бормотание саксофона, заглушавшее все остальные звуки.

— Здесь собралась половина Сорбонны! Это шумят студенты!

— Звучит приятно! — сказал Леннарт. — Разве может быть иначе в Quartier Latin?

IV

В день моей свадьбы меня разбудил соловей. Где-то внизу в маленьком садике отеля, где росли ветвистые деревья, он пел во все горло. Ева спала и ничего не слышала. Возможно, когда у тебя день свадьбы, ты особенно чувствительна к пению соловья.

Я тихонько подкралась к окну и выглянула в садик. Неужели проснулись только мы с соловьем? Нет, патер из монастырской школы рядом с отелем тоже проснулся и, прогуливаясь в своем саду, истово читал молитвенник. Так тихо и мирно повсюду… в самом деле, невозможно поверить, что ты в таком шумном городе мира. Однако небесный свод, мягкий, жемчужно-серый, простершийся над крышей маленького дома и над зелеными кронами деревьев, верно, всегда возвышался над Парижем!

Я уселась на подоконнике. Прекрасно было немного побыть наедине со своими мыслями. Соловей мне не мешал. Вероятно, нет более подходящего аккомпанемента размышлениям невесты в день свадьбы, чем трели маленького веселого соловья. По крайней мере — счастливая невеста, такая, как я! Я была счастлива, счастлива — просто колоссально! Глупый соловушка, как по-твоему, нам с Леннартом улыбнется удача? Ведь стольких людей постигла неудача, многих из тех, кто с самого начала любил друг друга так же сильно, как любим мы. Почему? Что нужно для того, чтобы брак продержался до конца жизни?

— Ти-ри-ли! — ответил соловей.

О нет, маленький лжец, одного «ти-ри-ли» и обыкновенной влюбленности недостаточно. Это уж мне известно, хотя вообще мне известно не очень много. Пожалуй, хочется гораздо большего. Чего-то вроде верности, и честности, и доброты. О, научиться бы мне всему этому!

— Ти-ри-ли! — уверил меня соловей, и это прозвучало весьма ободряюще.

И как раз в этот миг в соседнем окне появилась взъерошенная голова моего жениха. Взъерошенные волосы придавали ему такой ребячливый вид, и он был такой радостный, похожий на школьника в первый день летних каникул. И вдруг меня охватило что-то вроде паники: ведь если выражение мальчишеской радости ког-да-нибудь исчезнет с его лица, виновата буду я!

— Привет, невеста моя! — сказал он, протянув мне через окно руку.

Я тоже высунула руку из окна, насколько возможно, и кончики наших пальцев встретились. Я чувствовала только самые кончики его пальцев, но от этого соприкосновения в моей душе пробудились мужество и надежда. Беспокойства больше не было. Наверняка нам все удастся.