Категории русской средневековой культуры - [144]

Огненные река и озеро — непременные атрибуты ада и Страшного Суда; адский огонь иногда символически помешался в кипящем котле. На средневековых миниатюрах рукописей, содержащих описания загробного царства и Страшного Суда, традиционно изображался «лютый мраз» в виде озера, красного, как огненная река: ад — царство огня и вечного холода; по русским апокрифам, к числу адских мук относилась пытка огнем и «мразом»[734]. «Составная мука» новгородских казней в том и заключалась, что людей сначала «поджигали» и только потом сбрасывали с моста в реку. Летописец не случайно, описывая эти казни, определял их как «горе» и «муку» для грешников, а неукротимую ярость царя связывал с

Божьим гневом. Архетипно-сюжетная основа древнейших представлений, включенных в христианскую традицию, заключается в том, что «реку» надо перейти, и не каждый сможет это сделать. В духовных стихах (как во всей древнерусской литературе) находим предание о мосте через реку, который разделяет рай от ада Согласно агиографической традиции, Пафнутий Боровский слышал от некоего человека рассказ: умер праведник и не мог перейти реки. И вдруг пришло множество нищих — они создали из своих тел нечто «яко мост чрез страшную ту реку»: так праведник оказался в раю.

До нас дошел сборник житий монахов Иосифова Волоколамского, Пафнутиева Боровского и других монастырей. В этот сборник вошли рассказы об Иосифе Волоцком, Досифее Топоркове, а также Пафнутии Боровском. В «Повестях отца Пафнутия Боровского» описываются видения умерших и вновь вернувшихся к жизни людей с того света. Рассказы эти тесно связаны с фольклором. В них рассказывается, в частности, об инокине Феодоре, побывавшей в загробном мире. — См.: Словарь книжников и книжности Древней Руси. Л., 1989. Вып. 2. Ч. 2.

Мост через Волхов был, видимо, выбран царем специально: горящие люди со связанными руками и ногами попадают в холодную реку. Мост этот, судя по всему, был для царя символом наказания грешников, которым уготована «вечная мука».

25 июля 1570 г. и Москва увидела, как разыгрывается чудовищный сценарий наказания грешников, причем символическую роль играла вода (горячая-холодная). А. Шлихтинг описал эти казни: опричники «получили приказ вбить в землю приблизительно 20 очень больших кольев; к этим кольям они привязывали поперек бревна, края которых соприкасались с обеих сторон с соседним колом. Население города, устрашенное таким небывалым делом, начало прятаться. Сзади кольев палачи разводят огонь и над ними помешают висячий котел или рукомойник, наполненный водой, и она кипит там несколько часов. Напротив рукомойника они ставят также кувшин с холодной водой... Тиран... спрашивает; правильно ли он делает, что хочет карать своих изменников: «Живи, преблагий царь. Ты хорошо делаешь, что наказуешь измеников по делам их...»[735] В этот день умерщвляли по-разному, чаше всего отрубали головы. Строительство помоста для котла с водой никак не оправдано логикой упомянутых казней. Котел с кипящей водой — устрашающий символ, вот в чем было его значение. Впрочем, Никиту Фуникова, изменника номер два, шедшего по списку сразу после И.М. Висковатого, пытали именно водой: «телохранитель, схватив чашу холодной воды, обливает его [Фуникова. — А.Ю.], а другой водой кипящей, и с сильной яростью они поливают его то холодной, то теплой водой, пока он не испустил дух». Не зря напугались москвичи — знаковая функция этого зрелища «читалась» без труда, а смена холодной и горячей воды в казнях людей буквально иллюстрировала адское наказание.

Другое типичное наказание — рассечение человеческого тела. Едва ли не каждая казнь сопровождалась подобной экзекуцией, в навязчивой повторяемости которой нетрудно увидеть эсхатологический смысл: ведь осужденного раба из притчи «рассекают». Любопытен сам контекст этой притчи: «Сего ради и вы будите готови: яко, въ оньже час не мните, Сын Человеческий приидет. Кто оубо есть верный раб и мудрый, егоже поставит господин его над домом своим, еже даяти им пищу во время (их); Блажен раб той, егоже, пришед, господин его, обрящет тако творяща: аминь глаголю вамъ, яко над всем имением своим поставит его. Аще ли же речет злый рабъ той в сердцы своем: коснит господин мой приити: и начнет бити клевреты своя, ясти же и пити с пияницами: приидет господин раба того в день, в оньже и не чает, и в час, в оньже не весть и растешет его полма, и часть его с неверными положит: ту будет плачь и скрежет зубом» (Мф. 24. 44-51)[736].

С.С. Аверинцев отмечал, что «это не образ пытки, а образ умерщвления»[737].

Рассеченные человеческие тела отдавались на съедение птицам, животным, рыбам. В «Откровении» Иоанна Богослова смерть является в образе всадника на коне бледном, за ним следует ад, которому дана власть умерщвлять «оружием и гладом и смертью, зверми земными» (Откр. 6. 8). В лицевых апокалипсисах XVI в. специально иллюстрируется, как звери земные во время адских наказаний грешников поедают людей[738] (см. иллюстрации). Обратим внимание на связь некоторых наказаний именно с животными.

Царь не мог лишить убиенных возможности стоять на Страшном Суде. Наказывая смертью, он обрекал людей на мытарства. По представлениям той эпохи, душа по разлучении с телом подвергается испытаниям; ей как бы предъявляют «на вид» содеянные при жизни грехи. На иконах XV-XVI вв., изображающих Страшный Суд, мытарства в целом представлялись в виде змея, поднимающегося вверх тяжелыми массивными извивами.