Категории русской средневековой культуры - [142]

Не утверждая, что именно эти слова произносил Филипп, обратим внимание на то, что подобная апелляция к «конечному» Суду фиксируется независимыми друг от друга источниками. В том же послании рассказывается о казни удельного князя Владимира Андреевича «Я должен, к сожалению, умереть, но не хочу все же убить сам себя», — говорил жене старицкий князь. Она же отвечала: «...ты должен принять смерть и выпить яд, и это делаешь ты не по своей воле, но убивает тебя своей рукой тот, кто дает его тебе пить, и убивает и душит тебя царь, а не какой-нибудь палач, и Бог, справедливый судья, взыщет с него твою невинную кровь в день Страшного Суда». Когда же, выпив яд, погибли князь, его жена и дети, многие «знатные женщины» воскликнули: «Ты, кровожадный убийца нашего благочестивого, невинного господина, мы не желаем твоей милости и гораздо лучше жить у Господа Бога на небе и кричать о тебе до дня Страшного Суда, чем оставаться под твоей тиранской властью...»[722] Царь жестоко расправился с ними: «Сперва их для постыдного зрелища травили собаками... а затем они были застрелены и растерзаны ужасным образом и их оставили лежать непогребенными под открытым небом, птицам и зверям на съедение»[723].

Иоганн Таубе и Элерт Крузе, лифляндские авантюристы, попавшие в плен к русским во время Ливонской войны. В плену они обжились и вскоре перешли на службу к русскому царю. Знавшие политические отношения в Прибалтике, они стали главными советниками Ивана IV в его борьбе за обладание Ливонией. При их посредничестве велись переговоры с магистром ордена Меченосцев Кеттлером и датским герцогом Магнусом. В 1571 г. Таубе и Крузе бежали в Польшу, а уже в следующем году было написано их «Послание». — См.: Послание Иоганна Таубе и Элерта Крузе // Русский исторический журнал. Пгд., 1922. Кн. 8.

Опричные казни нередко интерпретируются как проявления безумства, алогичности, неоправданной жестокости вспыльчивого тирана. При этом А. Шлихтинг отмечал: «Все, что ему приходило в голову, одного убить, другого сжечь, приказывает он в церкви; и те, кого он приказывает казнить, должны прибыть [в Александрову слободу. — А.Ю.], как можно скорее, и он дает письменное приказание, в котором указывается, каким образом они должны быть растерзаны и казнены».

Не абсолютизируя буквальный смысл этого сообщения, отметим все же, что наблюдение А. Шлихтинга весьма точно передает важную особенность опричных казней. При внимательном чтении источников не найти в них хаоса и алогичности, равнодушия к символической форме уничтожения человека. Удивляет повторяемость (некая типологичность даже) жестоких форм того, что мы называем «опричным террором». Эта типологичность до некоторой степени определяется эсхатологической семантикой.

Казни

Анализ источников показал, что большинство описанных опричных казней связано так или иначе с водной средой (рекой, озером, водой в котле и т.д.). Андрей Кесарийский в толкованиях на Апокалипсис, хорошо известных людям средневековой Руси, именно в контексте последних времен замечал, что водная среда знаменует собой неверие.

Андрей Кесарийский — архиепископ Кесарии Каппадокийской, жил приблизительно в V в. В своем толковании на Апокалипсис Андрей Кесарийский исходит из того, что комментарий может быть многоуровневым и иметь троякий смысл, соответствующий трем составным частям человека: телу, душе и духу. Иначе — это смысл исторический, смысл иносказательный (тропологический) и смысл аналогический, раскрывающий тайны будущего и жизни вечной. — См.: Полный православный богословский энциклопедический словарь. М., 1992. Т. 1.

Подобное представление прочно вошло в религиозное сознание XVI в. Нас не должно удивлять то обстоятельство, что вода — также символ крещения: средневековая культура была пронизана амбивалентными значениями и всегда допускала сосуществование противоположностей. В этом проявлялось особое мироощущение человека, настроенного на символизм в осмыслении природы любого значимого явления христианской жизни.

Так, в «Послании о злых днех и часех» старца Филофея, рассуждавшего о том, что два «Рима падоша, а третий стоит, а четвертому не бывать», бегство в пустыню «жены, облеченной в солнце», объясняется в том же ключе. Змей, испускающий из своих уст воду, «яко реку», намеревается потопить в ней ту, образ которой олицетворяет собой церковь Христову в последние дни перед Вторым Пришествием и Страшным Судом[724]. Филофей особо подчеркивал: «Воду же глаголют неверие»[725]. Согласно хорошо известному на Руси житию преп. Василия Нового, св. Феодора, пройдя мытарства и приблизившись к вратам небесным, встречает «воду» — «и разступишася вода»[726].

Источники сохранили «язык» эсхатологических образов, понятный современникам опричнины. Вот типичный пример, приведенный Альбертом Шлихтингом: Федор Ширков, «главный секретарь» новгородский, был приведен к царю, тот приказал «привязать его посредине (туловища) к краю очень длинной веревки, крепко опутать и бросить в реку по имени Волхов, а другой конец веревки он велит схватить и держать телохранителям, чтобы тот, погрузившись на дно, неожиданно не задохся. И когда этот Федор уже проплавал некоторое время в воде, он велит опять вытащить несчастного, спрашивает, не видал ли он чего-нибудь случайно в воде. Тогда тот ответил, что видел злых духов, которые живут в глубине вод реки Волхова... и они вот-вот скоро будут здесь и возьмут душу из твоего тела»