Катавасия - [38]
В проёме верхних, отворённых настежь воротец, показалась женщина с короткими вилами-бянками в руках. Здравко повернулся к гостю:
- Не спознал? Жена моя, Малуша, в бане ж виделись. Подымайся на поверх, в горнице ляжешь.
Поднимаясь по широкому въезду, Вадим обратил внимание, что поперечные брёвна настила чередуются: целое - половинка, целое - половинка, образуя ступени. Спросил:
- А для чего это?
- Въезд-то? А как иначе коню с телегой иль санями наверх пройти?
- Чего им наверху делать?
- Как чего? Сено возить. Не самому же на сеновал таскать. А так: завёз, вывалил, да и сбрасывай вниз животине на корм понемногу.
Зашли внутрь. Площадка сеновала огромным балконом нависала над стойлами. Двинцов подошёл к краю, глянул вниз: в просторных чистых стойлах сонно жевали губами две бурые коровы, обладавшие, впрочем, рогами, слишком грозными для привычных домашних "бурёнок". Ближе к выходу в станках стояли кони: высокий мохнатый чёрный жеребец, белая кобыла, в живот которой тыкался носом смешной, голенастый, вороной вабик с белой отметиной на лбу. Где-то в дальнем углу, скрытые от Вадима сеновалом, похрюкивали кабанчики.
На самом сеновале было почти пусто, только у стены ютилась небольшая охапка прошлогодней травы. Здравко обратился к жене:
- Принимай гостя, солнышко. Ты ему в горнице постели, а я пока живность на выпас выгоню. С этими словами он по приставной лесенке сбежал вниз, потянул наружу тяжёлую половинку ворот.
Двинцов, вслед за хозяйкой, пройдя через что-то вроде столярной мастерской, попал в небольшую (но не по советским меркам конца двадцатого столетия) комнатку. Стены её изнутри были обшиты тёсом, половые плахи выскоблены до белизны, блестели разводами древесных узоров, искусно подобранных в единый рисунок. По стенам развешаны пучки разных трав, чуть выше, под воронцом, укреплены заготовки стрел и копейных ратовищ. Малуша споро застелила шкурой широкую лавку под окном, покрыла белой льняной простынёю, бросила в изголовье подушку, положила сверху груботканое одеяло. Пригласила Вадима ложиться и упорхнула. Двинцов только при виде ожидающей постели понял, насколько жутко хочет спать, и что давным-давно (на деле же - всего несколько дней) не видел настоящей постели. С немалым усилием заставил себя раздеться, лёг, укрылся, блаженно вытянулся. Засыпая, слышал, как за стенкой негромко напевала, стуча кроснами, Малуша:
Засвичу свичу
Проти сонечка.
Тихо йду,
А вода по каминю,
А вода по билому,
Ище тихше.
Засвичу свичу
Проти мисяця.
Тихо йду,
А вода по каминю,
А вода по билому,
Ище тихше.
Не горить свича
Проти сонечка.
Тихо йду,
А вода по каминю,
А вода по билому,
Ище тихше.
Не горить свича
Проти мисяця.
Тихо йду...
За окном, органично вплетаясь в мелодию, гуркотали голуби. Малушина песня, при всей своей немудрёности, отсутствии рифмы, обладая напевностью благодаря лишь повторам и голосовым модуляциям, умиротворяла, баюкала. Вадим, успев удивиться сходством языка песни и украинской речи (откуда она здесь?), провалился в бархатный, глубокий сон, в ласке которого всякие сновидения были бы попросту излишни.
Спустя некоторое время в горницу, крадучись, пробрались двое хозяйских ребятишек. Старший, шестилетний Первушка, одной рукой приживал к груди здоровенного серого кота (который, волочась по полу хвостом, висел тряпкой, ничего, кажется, против такого обращения не имея), второй рукой - тянул за собой сестричку-погодку Скворушку. Оба - крепенькие, в отца, белоголовые, одеты в одинаковые белые с вышивкой рубашонки до колен. Дети прошлёпали босыми пяточками к спящему гостю, остановились, рассматривая. Девчушка, вглядываясь в лицо Двинцова, прошептала:
- И совсем он не страшный, а ты сказывал: "Горыныч, Горыныч!" И совсем не Горыныч, а вовсе - человек. Только - худой и зуба нету... Братка, а чего это он обеззубел, не старый ведь, и не как ты, а? Чего, а?
- Тихо, ты! - пришепётывая в собственную дырку от выпавшего зуба, выдохнул Первушка, - он, может, там, у шебя, камень грыж, вот и шломал жуб.
- Ка-амень? Зачем?
- Горынычи, они вше камни едят, вот и худые потому, - авторитетно разъяснил мальчонка, - А ты жамолчь. Я вот ему Пепу принёш, шны добрые набаивать.
С теми словами Первой осторожно водрузил кота на грудь Двинцову, пригладил пушистого увальня. Котище устроился поудобнее, замурчал. Дети дружно зашептали наговор-баюкалку, какую частенько певала самим мать:
Ой, кот-воркот
Ходит-бродит по горе,
Носит сон в рукаве,
Чужим людям продае,
А нашому - так дае.
Иди, коте, к нам до хати,
Надо гостя колихати...
С чувством исполненного хозяйского долга дети удалились... Пепа, мурлыча, старательно расчёсывал когтями Двинцовскую бороду. Солнечные лучи, проходя в окно сквозь слюдяную вагалицу, забавлялись, окрашивая лицо спящего человека радужными полосками.
Утихомирившиеся, вдосталь наевшиеся псы сопели во дворе, изредка во сне подрагивая перевязанными лапами, словно бы всё еще продолжали поиск друга.
Остров, населенный эльфами, драконами и козлоногими, — не лучшее место для прогулок. Старики помнят жестокие сражения. Ненависть к врагу живет в сердцах. Хрупкий мир поддерживается силой оружия и договором, нарушение которого грозит смертью. Но известие о грядущей катастрофе меняет жизнь обитателей острова. Удастся ли им забыть о вражде? Спасется ли юный эльф Эрто, или его попытки помочь взрослым всех погубят? Судьба раскрывает намерения, когда приходит время, но каждый может выбрать свой путь.
В чудеса нужно верить… но не всегда им можно доверять. Если тебе приоткрылась дверь в этот тайный мир, подумай как следует, прежде чем идти туда. Ведь выхода из того мира может и не быть.
В чудеса нужно верить… но не всегда им можно доверять. Если тебе приоткрылась дверь в этот тайный мир, подумай как следует, хочешь ли ты знать, что за той дверью. Это может стать твоим последним приключением или началом новой жизни.
Что общего у журналиста и благородного сыщика? У гадалки и сурового наёмника? Судьбы сплетаются, когда древний монстр идёт за своей жертвой, оставляя кровавый след. Лишь четвёрка храбрецов может помешать тьме разорвать сердце королевства. Столица велика, но спрятаться в ней негде – от зверя не убежишь. Охота начинается.
Мир - невообразимо сложен и в то же время прекрасен, прекрасен настолько - насколько сильно можно зажмуриться. Но это не спасет в месте, где единственное божество - безумный скиталец, а сильнейшим - плевать даже на самих себя. В их духе прийти в твой дом, излить свои проблемы, сообразить на троих и устроить лютый замес. Итог: нычка с бренди пустует, дом в руинах, а сектанты и ополчение пилят остатки твоего заднего двора. Трудно быть человеком, ведь именно тебе придется разгребать и огребать.