Катавасия - [37]

      - Хлопцы!... Фома! Пух!... Как же это вы?... Откуда?... Как нашли?... Ой!... Хлопцы!... Да мы ж теперь!... Да мы!... Горы свернём!... Ух!... Пустите! Хватит!...

      Поднялись наконец, пошли рядышком (Двинцов - посредине), радостно ловя взгляды друг друга.

      Вадим подошёл к Семёну:

      - Ну, дедушка, вот обрадовал! И молчал! Это ж мои хлопцы, мои псины родные! Да я ж с ними,... да мы ж теперь, вместе-то, такого шороху наведём, вся нечисть чесаться будет! Ты только пальцем укажи, куда идти и кому там глотки рвать, а мы уж управимся! Да мы втроём горы свернём! Я ж с ними..., они ж мне как братья!

Глава 8

      Семён рассказал Двинцову, что псы прибежали прямо в посёлок берегинь (который правильно назывался - весь) ещё прошлым вечером.

      - Голодные были, грязные, лапы чуть не до кости стёрли. Сколь дён без передыху, без еды бежали. Накормили, перевязали, вычесали. Стали расспрашивать, сказали, что человека ищут, правда так тебя описали, что и не узнал бы ни в жизнь. То ли ты так изменился, то ли псы тебя подзабыть успели...

      - Постой, дедушка! Как это: сказали, описали? Ты что - речь их понимаешь?

      - А то как! Это из людей мало кто помнит-разумеет, а нам положено всякую молвь знать, окромя родной, да всеобщей. Вот дружки-то твои, что странно, не люди, а всеобщего языка не знают, и как только с тобой они разговаривают? Псу ведь людской речи не осилить, понимать - поймёт, а вымолвить - язык не так устроен.

      - Так и живём: я - говорю, они - слушают.

      - Тяжко так-то..., - Семён вздохнул, - Ну, то - не беда, возжелаешь, так и выучишься.

      - Смогу ли?

      - С охотой и не то сможешь, охота, она - пуще неволи. Да и у себя там, небось, захотел бы, так и постиг бы. Запрета на то и у вас быть не должно.

      - Так я, ведь, не сказал ещё, откуда я взялся. Я, дедушка, как начну рассказывать, так вы, наверное, и не поверите. Я ведь...

      Старик перебил:

      - Да знаю, знаю. Не от мира сего ты, с Земли Отрубной, Богами оставленной, явился. И что живёте там невеждами - и про то ведаю. Как к нам пробрался, да почему вратами пропущен был, то - иной вопрос, да и не с тебя спрашивать, и не мне вопрошать. Да ладно, вечор погутарим, там видно будет, что с тобой делать, далеко ль тебя отсылать. Коли пропущен был, так не даром, знать - нужен ты для чего-то.

      - А у вас остаться нельзя? Я бы...

      - Ишь чего! - рявкнул дед, - Тоже, удумал! Аль тебе Здравко не поведал, отколь берегини берутся? Покуда жизни своей не скончал, до того срока - и думать о нас не смей! Да и после, коли и выберешь, так не мужем к нам явишься - младенем голопузым. Ежли, конечно, до старости жив останешься... Время-то нынче - смутное.

      Двинцов смущённо переминался с ноги на ногу, стоя перед Семёном, как невыучивший урок школяр перед грозным экзаменатором. Старик продолжал уже спокойно:

      - Мы ведь путника толечко на три денька приютить можем. Задержись кто доле - Чернобоговым слугам путь откроется. Следы твои в место заповедное, обратных следов не чуя, светоммутным в ночи нальются, защитою от сторожевых наговоров для нави станут. По твоим следам и проберётся злое в нашу весь. Народ мы непростой, да ведь и у нас дети малые есть, беззащитные. Да и только в своём дому берегиню жизни так лишить можно, что самое душу пленив в рабство вековечное. В миру-то нам никакое людское оружье на страшно, а от нави смерть приняв, души свободные, чистые в вирий возлетают, откуда роду своему, людству всему помогать мочны. Не смерти страшимся. Нет! Кто раз до старости дожил, единожды с телом расставшись, для того смерть принять - как одёжку старую сбросить. Паче рабства души, навью на потеху, нет горше доли, нет и страшнее. И до срока уходить не хотелось бы, потому как малыми станицами да заставами по миру стоя, многое доброе сделать способны, многим помочь-выручить.

      - Да я же не знал, не хотел я...

      - Будет! Спать ступай. Вон глаза кровью налил, что ворона белая. И так - всю ночь в бане прошалберничали... Да шуткую я, шуткую. Тебя, Вадим, от грязи телесной да душевной за меньшее время и не отмыть было б. Здравко!

      - Чего? - откликнулся доселе молчавший парень.

      - К себе сведи, нехай до вечера дрыхнет. Гляди только, до зорьки спать не давай - головой маяться будет, а ему вечером разговор серьёзный предстоит.

      Здравко кивнул головой, позвал за собой Двинцова:

      - Пошли, друг сердечный, таракан запечный, дневать станешь.

      Оба, в сопровождении собак, нырнули в один из проходов, оказавшись на очередной полянке. Вадим остановился, с большим интересом рассматривая жилище Здравко.

      Нечто подобное, но гораздо более скромное по размерам, Вадим встречал под Архангельском. Бревенчатое сооружение раскинулось широко. "Фасад" (если позволительно было его так назвать, а иных определений Двинцов не знал) протянулся метров на пятьдесят, поднявшись в высоту на два этажа, с третьим, несколько меньшей площади. Кроме обычной двери, в стене имелось ещё двое двустворчатых ворот. Причём, если одни ворота были обыкновенные, то вторые оказались прямо над ними на уровне второго этажа, соединённые с широкими плахами двора широким (явно в расчёте на телегу) бревенчатым въездом, огороженным перилами с изящными резными балясинами. Окна дома по большей части располагались наверху, сверкая на солнце листьями слюды. Венчала всё высокая, крутая двускатная гонтовая крыша, по обе стороны украшенная резными конскими головами. Под стрехой крыши виднелись прорубленные волоковые оконца для выхода дыма. Наличники дверей и окон были любовно увиты деревянным кружевом. В простенках развешаны странные деревянные колёса с четырьмя спицами, загнутыми дугой по часовой стрелке. Двинцов вспомнил, что деревянные медальоны с таким же изображением он встречал на шеях каждой берегини.