Катавасия - [40]

      - Славься, не гасни, очаг дома сего, славьтесь вовек предки-пращуры! Ныне, и присно, и во веки!

      Приготовил вторую порцию, кинул в растворённое окно, подбросив высоко вверх:

      - Славьтесь, светлые Боги! Славься Мать-сыра-Земля! Славно будь племя людское! Славься мир весь! Ныне, и присно, и во веки!

      Третий кусочек хлеба с рыбой Здравко уже не забросил, а встав, аккуратно положил под лавку в дальнем углу:

      - И ты, дедушка-хозяин, славен будь, ешь-пей сытно, дом стереги, горе отводи, детушек малых блюди, да нам в помощь будь! Живи с нами вовеки!

      В уголке кто-то тихонько зашуршал, Двинцов мог поклясться, что слышит чьё-то тихое чавканье. По смыслу хозяйского обращения догадывался, что речь идёт о домовом, но, несмотря на то, что странного и чудесного навиделся уже, окончательно ещё поверить во всё не мог. Хотя ведь, вот они - берегини, за столом рядом едят! Да уж больно на людей схожи...

      Ели молча, не спеша, по очереди черпая из горшка ложками, похрустывая луком, поддевали на вилки рыбу. Закончили. Из-за стола поднялись дружно. Здравко позвал:

      - Пойдём, Вадим, на поляну, скоро народ соберётся, тебя слушать станем.

* * *

      Дед Семён, как и не уходил никуда, всё так же сидел на берёзовом "кресле", только вместо янтаря выстругивал из липовой баклуши ложку. Долгий летний день подходил к концу, солнце спряталось уже за вершинами деревьев. Смеркалось. На поляне собрались берегини, расселись кто где. Семён подошёл к припасённой куче хвороста, высек огонь. Костёр, тихонько потрескивая, разгорался, бросая отблески на ожидавшие Двинцовской исповеди лица. Нагретый воздух над костром колыхался, подрагивал, колебля и видимое сквозь него. Здесь были и немногочисленные дети, сидели притихшими мышатами.

      Старик подошёл к Двинцову, положил ему руку на плечо:

      - Приступай, не бойся.

      Вадим начал свой рассказ, сначала робея от внимательных, выжидающих взглядов множества слушателей, потом как-то перестал обращать на них внимание. Слушали долго, не перебивая.

      - ... Так я и вышел к реке, к Днери, то есть, хотел вдоль по берегу дальше идти, да тут меня ваши девчата встретили. Ну... а дальше - и сами знаете, - закончил повествование о своих приключениях Двинцов.

      Некоторое время сидели молча. Двинцов поглаживал лежащих в ногах, нос-к-носу, собак, ждал реакции, вопросов.

      Поднявшись на ноги, заговорил Ратибор:

      - Что ж, откуда и как к нам попал - то ясно. Не ты, Вадим, первый, не ты и последним станешь. И до тебя пришлецы появлялись, правда к нам на заставу ты первый вышел. А вот кто ты таков - того мы пока не узнали. Как рос, чему учился, кто родители твои были, кого в мире своём оставил - о том речь держи.

      Его поддержал Дубок:

      - Поведай ещё, как, Богов не зная, память о них храните, как заветы Отца нашего, Рода единого исполняете. Кого из младших Богов помните?

      Семён попросил:

      - Начинай с мира вашего: каков он с виду, какие народы живут, во что веруют, как управляются. Кой-чего и мы сами ведаем, а всё ж хотелось от тебя услыхать, как ты разумеешь, во что сам веруешь.

      Двинцов, как сумел, рассказал о своём мире, о разнообразии государств и народов, существующих и известных древних. Попытался обрисовать политическое устройство разных стран, географию своего мира, по памяти начертив на бересте карту обоих полушарий. Слушали внимательно, особо не удивляясь. Перешёл к религиям, пытаясь подать в хронологическом порядке, начиная с древних, насколько сам помнил. Особо остановился на славянской мифологии, добросовестно перечислив Перуна, Хорса, Ярилу, Дажьбога, Святовита, Ладу, Лелю, Живу, Велеса, Стрибога, Сварога, упомянул о поныне существующих поверьях о леших, домовых, русалках. Закончил христианством, о котором рассказал более подробно, практически пересказав "Новый Завет", упомянув о множестве сект и их непримиримом отношении друг к другу, честно признавшись, что, кроме особенностей проведения обрядовых церемоний, лично не видит в конфессиях никакой разницы.

      Ратибор раздражённо перебил:

      - Погоди чуток! Ты-то сам какого ученья держишься?

      - Крещёный в православии, христианин.

      - А знак, что последователи Христа на себе носят, у тебя есть?

      - Вот он, - Вадим, вынув из-за ворота, показал крестик.

      Ратибор, хмурясь, продолжал допрос:

      - Ты тут говорил, что христиане верят, что Бог един. Так? А коли так, то почто сами же младших Богов признают: святых, ангелов, архангелов? Почему им молятся? Имяны не суть! Почему сыном божьим одного Христа признали? А остальные люди как? Пасынки что ль? Христос - он выше уже, Бог! Главная молитва есть? Молвь!

      Двинцов начал:

      - Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя твое,...

      Выслушав до конца, Ратибор, раздражённо жестикулируя, продолжил критику:

      - Вот видишь: "ОТЧЕ НАШ!". А почто тогда сами себя в рабы возвели? Не может быть у доброго да светлого рабов. Рабов Навь ищет, Чернобог рабством жив. И нет в том разницы: силою ли в рабство забрали, сам ли человек за блага какие в рабы продался - всё то от Врага! Сам сказал, за язык не тянули, что жрецы ваши Врага князем не только лишь тьмы назвали, "Князем мира сего" признают. Видано ль? - САМИ Врага над собой княжить призвали! Сами! Христа за сына Божия признали, и то хорошо. Только он ли учил рабами себя признавать, он ли говорил, что молиться можно по-вашему: "Дай! Дай то, дай другое, третье!" Нет этого в твоей молитве, что от Христа пошла. Так откуда же иные молитвы, на попрошайство толкающие? Не от врага ли? Чтоб отвыкли люди сами нужного добиваться, а ждали безропотно: авось подадут! Да и Христа ли вы чтите? Он смерть страшную за вас принял, смертию своей вознадеявшись хотя бы Человеков, воистину Сынов Божьих сотворить. А вы?! Не ему поклоняетесь - орудию, на котором умучили Спасителя вашего - кресту кровавому! Стыд! А коли бы топором его рубили - топору бы кланялись, благ себе выпрашивая? Иль склянице с ядом? И по славенской вере сын Божий Дажьбог Морёной распят был, только на скале. Так нам что, пред камнем на колени пасть, да лоб разбивать в поклонах? Говорил ты, были у Христа ученики, писали после, что поняли, что запомнили. А женщину кто в нечеловека превратил? Кто сказал, что ей и волос своих открыть нельзя, что красота её - от Врага? Христос? Иль кто из тех, кто за ним ходил? Нет! Павел жён унижал! Кто он? Бродник безродный, ум потерявший, сам из гонителей Христовых вышедший! Враг - врагом остаётся, пусть и другом прикинется. Змею хитрую, Смока ядовитого в Павле приняли. Да мало, что приняли, - в главу поставили, его ученье выше Учителевых слов поставили! Кто же вы после этого, чьи вы слуги, чью волю несёте? Можно и змею подколодную лебедем называть, только поубавится ли оттого названия нового у неё яду смертного в зубах? Говорите: "Господи, помилуй!". Кого миловать просите? Пред кем на коленях стоите? Кому на радость женщину - мать сущего всего низводите? Кто сказал, что злое творить можно и прощён будешь, лишь потому, что жрецу втайне о зле содеянном поведал? Ой, ли? Нет! Коли бы преступник при всём народе, на вече, иль по миру ходя, в кастях своих сознавался, да у всего мира прощенья просил - дал бы я такому веру в сожалении его. А тайное... Жрец, волхв ли - не Бог! Не может он за всех прощать. Да, согласен, прощенье - дело великое, высоко душу простившего вознести может. Но дело то - каждого!