Катастрофа - [31]

Вся грубость современной культуры и ее «социального пафоса» воплощена в грузовике.

Говорит, кричит, заикаясь, со слюной во рту, глаза сквозь криво висящее пенсне кажутся особенно яростными. Галстучек высоко вылез сзади на грязный бумажный воротничок, жилет донельзя запакощенный, на плечах кургузого пиджачка — перхоть, сальные жидкие волосы всклокочены…»

Достаточно посмотреть лишь на такого «борца за идеалы», чтобы навеки возненавидеть всю эту шпану — революционеров! — говорил Бунин, вернувшись домой. — Вся эта инородческая братия уже, кажется, уверилась вполне, что может попирать нас, великороссов!

«Передовые идеи» пролетарским молотом вбивались в общество, раскалывая его.

ПОД ГОРОЙ РАСТЕТ ОЛЬХА

1

В «Праге» после октябрьского переворота, кроме подскочивших цен, внешне почти ничего не изменилось. Кухня отменная, слуги вышколенные. Но словно над всей прежней легкой и беззаботной атмосферой пронеслось что-то темное, тревожное.

Братья без аппетита съели обед и вновь оказались на Арбатской площади. На стене дома висела старая, чудом сохранившаяся афишка:

«Комиссара Государственной думы М.В. Челнокова

ОБЪЯВЛЕНИЕ

В городе были случаи арестов и обысков, произведенные лицами явно злонамеренными. Объявляю, что по соглашению моему с Комитетом Общественных Организаций аресты и обыски могут быть производимы лишь на основании приказов, подписанных Комиссаром М.В. Челноковым, Командующим войсками А.Е. Грузиновым, Председателем Комитета Общественных Организаций Н.М. Кишиным, Начальником милиции А.М. Никитиным. 2 марта 1917 г.».

— Теперь такую не повесят, — сказал Юлий. — Да и кто из обывателей знает подписи Челнокова или Никитина?

Иван Алексеевич согласно кивнул:

— Большевики и те, кто примазался к революции, шарят по домам, когда им хочется. Говорят, Цетлиных обыскивали. Унесли много драгоценностей.

— Цетлины, положим, богатые люди. У них плантации то ли кофейные, то ли табачные где-то в Южной Америке. А вот когда грабят какого-нибудь несчастного журналиста — это истинное злодейство.

— Журналисты, журналисты… А кто, как не журналисты и литераторы, на протяжении нескольких десятилетий развращали толпу? — гневно произнес Бунин. — Прививали ненависть к интеллигенции, к помещикам, призывали уничтожить «проклятых эксплуататоров», восхваляли разгул и анархию… Все это делала зловредная пишущая братия.

Юлий вступился за журналистов:

— Конечно, безответственные литераторы были, но сколько и искренних, честных, которые обличали…

— «Язвы и пороки общества»? — скептически улыбнулся Бунин. — Да и сами те, кто обличал и бичевал, жили припеваючи. И вообще, литературный подход к жизни нас всех отравил. Ведь это надо только додуматься: всю многообразную жизнь России XIX столетия разбить на периоды и каждое десятилетие определить его литературным героем: Чацкий, Онегин, Печорин, Базаров… Что может быть наивней, особенно ежели вспомнить, что героям было одному «осьмнадцать» лет, другому девятнадцать, а самому старшему аж двадцать!

А нынешние окаянные дни! Ведь найдется свора борзописцев, которые всячески будут прославлять и «великий Октябрь», и его «достижения». Какого-нибудь Михрютку, дробящего дубинкой антикварную мебель или венецианское зеркало, назовут «провозвестником грядущего».

…Кровавый шар солнца склонялся к чистому, не затуманенному даже легким облачком горизонту. Воздух холодел все более. Бунин поежился, плотней запахнул пальто. Братья направились к Телешову.

На Арбате сбился народ, кто-то, взобравшись на ящики, кидал в толпу злые выкрики, из которых можно было разобрать лишь отдельные слова: «Позор тирании», «Обагрим кровью», «Смерть буржуазии…»

Громадный матрос мерно размахивал огромным алым полотном. На нем по красному шелку узором серебряного позумента вышито: «Вся власть Советам!»

Девица с острым, как у птицы, носом, на котором блестят очки, зябко кутается в кожаную куртку. Увидав Буниных, хватает Ивана Алексеевича за пуговицу и начинает тараторить:

— Вы, товарищи, от Губельского? Что же опаздываете? Сейчас выступят товарищи Луначарский, Циперович и Лозман, затем вы. И сразу же — к Никитским воротам. Там вас тоже давно ждут… Талоны в столовую не получали? Сейчас выдам…

Братья заспешили прочь. В городе царило необыкновенное возбуждение. На Тверской улице воздвигали из мешков с песком баррикаду. Возле Большого театра устанавливали крупнокалиберные орудия, направляя их прямой наводкой на гостиницу «Метрополь».

— Смотри, Иван, кто здесь распоряжается! — с удивлением воскликнул Юлий.

— Да ведь это сам Штернберг! Глазам не верю — директор обсерватории, профессор университета — и вот, собирается Москву громить!

— Чему удивляться! Он давно связался с этой дурной компанией, был представителем большевиков в Думе. А ты, помнится, знаком с ним?

— Да, лет пятнадцать назад меня познакомил со Штернбергом сам старик Златовратский. Отрекомендовал его торжественно: «Исследователь глубин мироздания…» Тот был преисполнен чувства собственного достоинства, поклонился весьма сдержанно, но признался: «Мне нравится ваша поэзия. И мы, кажется, земляки? Я родился в Орле, а у вас в этой губернии фамильное имение…»