Катализ. Роман - [6]

— Изобилие, — изрек Черный, — делает человека свиньей.

— Это ты про кофе? — спросил Брусилов.

— Скорее, про водку. Человек не знает, сколько ему надо водки. И вообще не знает, чего и сколько ему надо. Поэтому изобилие делает человека свиньей.

— Человека нельзя сделать свиньей, — возразил Женька. — Человек — свинья по определению.

— Изыди отсюда, Евтушенский, — заворчал в ответ Валерка, — изыди, стихотворец хренов.

Это была ошибка. Женьке нельзя было напоминать, что он Евтушенский и, стало быть, стихотворец. Он тут же начинал читать свои вирши, особенно, если был пьян. А «Евтушенский» — это была Женькина кличка и одновременно поэтический псевдоним, который он сам себе придумал. Да и трудно было придумать иначе. Его настоящая фамилия была Вознесенко. Немыслимая фамилия, ошибка паспортистки, допущенная где-то в маленьком украинском городке на заре советской власти при выдаче документа Женькиному дедушке, разумеется, Вознесенскому. Получился Евгений Вознесенко. И внука назвали так же. Ну как еще он мог подписывать теперь свои стихи? Конечно, «Андрей Евтушенский».

Женька поднялся, откинул со лба мокрую прядь волос и зловеще продекламировал:

Я — поэт уходящего

Полудохлого мира.

Я — проклятье ходячее!

Я — ходячая мина!

— Чучело ты ходячее, — отозвался Черный.

— Чучело… — задумчиво произнес Женька. — Чу-че-ло. Чучело отлично рифмуется с фамилией поэта Тютчева:

В прошлом маячит

Черное чучело.

Вижу иначе

Федора Тютчева.

— Абракадабра, — буркнул Валерка.

Женька его не слышал. Женька увлекся.

— Богатое слово — чучело, — говорил он.

Ты меня замучила,

Ты страшна, как чучело…

«Ну вот, — подумал Брусилов, — теперь на всю ночь вариации на тему «Чучело»… Человек — свинья… Ну, Женька-то треплется, конечно. Как всегда. А Черный? Этот говорил серьезно. Изобилие делает человека свиньей… Да нет, неправда. Не прав он. А где доказательства? Доказательств нету. На Западе основная проблема сегодня — проблема бездуховности. Ведь это ж факт? Факт. Потому что они зажрались. А у нас? В общем, тоже не особо богатая духовная жизнь. Но у нас еще слишком многого не хватает. Из жратвы. Так что о духовности думать некогда. Не до грибов. А вообще-то, мы больше всех в мире думаем и больше всех читаем. Неужели лишь потому, что жрать нечего? А потом, когда всего будет в достатке? Медленное превращение в свиней? Да нет, чепуха это. Че-пу-ха. Знаю, что чепуха, а объяснить не могу. Почему же я так уверен, что Черный не прав?»

Кофейник вдруг яростно сплюнул на плиту, и Брусилов выключил обе конфорки сразу.

В кухню вошла Катя с подносом. Катя была в джинсах и в шлепанцах. Больше на Кате ничего не было. А на подносе были стаканчики с янтарно-желтой жидкостью, облепленные по кромке сахаром, и на каждом красовался ломтик апельсина. Соломинки торчали из коктейлей, пронзая апельсиновые ломтики.

— «Вана Таллинн» с шампанским! — объявила Катя.

— Мерси бьен, — сказал Брусилов, принимая стакан.

— Миль грасиас, — поднялся с пола Валерка.

— Обригадо, — все тем же мрачноватым голосом произнес Черный, протягивая руку.

— А это по-какомски? — удивилась Катя.

— Португалиш, — ответил Черный на языке, явно не португальском.

Женька прервал свое поэтическое словоблудие и тоже взял стаканчик. Несколько секунд он напряженно вспоминал слово «спасибо» на каком-нибудь экзотическом языке, но, так ничего и не вспомнив, поблагодарил на простом английском:

— Сэнк ю вери мач.

А потом не удержался и добавил:

— Чучело — не мяч.

Мяч — не апельсин.

Катя! Я — один.

Он поставил свой стаканчик на стол и положил ладони на Катины плечи.

— Катюха, — сказал он, — есть предложение. Или совет. Как хочешь. Ты ходи раздетой до пояса, но с другой стороны.

— С другой стороны — это как? — не поняла Катя.

Потом до нее дошло. Она прыснула и чуть не уронила поднос.

— Интересная мысль, — изрек Вадик, тоже забредший в кухню в этот момент.

— Мысль интересная, — глухо отозвался Черный.

— Мужики, — сказал Вадик, — нужна кастрюля.

— Бери, — Черный указал на полку, и Вадик, забрав кастрюлю, ушел.

Катя села за стол и стала тянуть коктейль из последнего оставшегося стакана. Ее уговаривали сменить наряд по Женькиной рекомендации. Катя не возражала. «Вот только коктейль допью», — говорила она.

Брусилов вдруг заметил, что под столом валяется апельсин, и Катя машинально катает его ногой, как мячик, и ему стало жалко апельсин, словно тот был живой.

Женька возобновил поэтические упражнения. Он читал:

Мы такие: чуть чего —

Враз, без содроганья

Человека в чучело

Превратим с рогами.

Глядя вдоль по коридору, Брусилов заметил, что Светка скрылась в спальне вместе с Эдиком, а Артур ушел в кабинет, неся на руках Анюту. Вечеринка катилась к финишу.

Вошел Вадик с кастрюлей.

— Мужики! Водки кому?

Оказалось, он слил всю оставшуюся водку из бутылок и рюмок в одну кастрюлю.

— Чтобы не пропала, — пояснил Вадик.

Женька никогда еще не видел водку в кастрюлях и, не доверяя Вадику, решил понюхать. Нюхал он зря. Запах спирта ударил в голову, потом докатился тяжелой волной до живота и вернулся наверх омерзительной дрожью. Заметив у себя в руке стакан с коктейлем, Женька содрогнулся еще раз и выплеснул содержимое в Вадикову кастрюлю.