Кастрация - [36]
С гуттаперчевою душою моей я прирастаю к ее голосу. - Но можно и не считать, - утвердительно киваю я головой. - А кстати, я думал, мы с вами договорились, что не полезем в философию. Я, во всяком случае, постараюсь обойти ее по самому краю. - И в зубах навяз нынешний лейтмотив помпезности. Железное горло. - Религии - доминирующие заблуждения в границах сообществ, и исповедующие те разнятся только неравенством искушенности и злонамеренности. Я мог бы сказать вам, что Бог для меня - продавец вечности. И Он же есть ростовщик, хуже ростовщика. Отпуская безликое, Он получает обратно одушевленное и облагороженное. Гораздо более угнетения неистинностью всякая религиозность отпугивает меня самовластьем установленности и определенности. Нелегко теперь принимать общеизвестное или всезначимое!.. Что вообще можно принимать? Мир, например, до сих пор у меня на подозрении. Так теперь только остается даже и самой брезгливостью брезговать!.. - и дыхание прерывается на мгновение, которым стоящий вблизи инженер успевает воспользоваться.
- Ты не устал? - шепчет он мне.
- Уберите их, - еще тише шепчу я. - Я боюсь, что меня сейчас куда-нибудь занесет.
Мы продвигаемся все ближе ко входу в особняк. Мне предстоит даже когда-то и у самой жизни выйти из повиновения. Я почти уже вырвался из рук репортеров, это всех возбуждает, иных приводит почти в исступление, а меня...
- Когда? Когда вас еще будем видеть? - сливаются сразу несколько голосов, и скандируют на четыре слога: - Ко-гда е-ще?.. Ко-гда е-ще?..
- Скажите, с какими словами вы желали бы обратиться к нации?..
Я должен им врезать, недавно просил меня инженер, и оборачиваюсь. Против всех не более, чем против самого себя. И снова желание злополучия вокруг в моих бесчисленных аритмических блужданиях. Отрезок безвременья. Роза безветрия.
- Должно быть, с такими же, - начинаю, - с какими бы и она обратилась ко мне, окажись на моем месте. Нужно замереть и застыть! Замереть и застыть! - вдруг кричу я fortissimo, и более во мне уже ничего нет, и только на бормотание невнятное сбиваюсь. - Мы в бесконечном удалении, - запинаясь, продолжаю я, меня не слышно, и стараются придвинуться ближе, ближе, еще ближе ко мне невиновному, - в бесконечном удалении от нашего жемчужного младенчества, о котором пуста наша память. И ее не заполнять нужно, наверное, но строить!.. Вчера и завтра суть объекты нашей беспрестанной лжи заботы!.. Ну что вам нужно еще? Любого из нас могли бы значительно обогатить воспоминания об абсолютном мраке утробы, из коей нас на свет соизволили вывести, и наши сны, и пагубные влияния неощутимого - все они родом оттуда. И ныне нерожденных уже и теперь поджидают грехи прародителей!..
Меня почти не слышат, и совсем не понимают, или понимают не так.
- Значит вы считаете, - спрашивают с некоторой растерянностью, ухватившись за одну расслышанную фразу, и рассматриваю пальто человека, только пальто, - что все же следует ожидать расплаты, расплаты за все совершенное?
- Не то, - морщусь я, - все не то. Как же вы не поймете? Страшный суд для человека еще когда-то состоится - и состоится ли? - тогда как для Бога объявлен давно. Вы никак не поймете. Более всякого наказания следует бояться именно отрезвления, только его.
Возле дверей неожиданно происходит неприятная заминка, ряды жаждущих смыкаются и сминают наше сопровождение, я вижу, как множество рук тянется ко мне, инженер бледен, и глядит куда-то вверх, я немного опасаюсь его ярости, меня хватают за руки, за одежду, и тянут куда-то, меня вдруг шатает от мгновенного головокружения, чувствую, если сейчас упаду, нас всех затопчут, наверное. И тогда десяток молодых парней, из команды Горбовица, должно быть, с неотразимостью бронированных машин начинают энергично теснить толпу. Пружина распрямляется. Имеет честь распрямиться.
- К чему вам так много строчить обо мне?! - ору я, на мгновение освобождаясь от бессилия. - И смотрите, чтобы пот усердия не закапал ваших блокнотов.
Среди репортеров хохот, и посреди замешательства мы с Робинсоном и со всей свитой буквально бросаемся в раскрытые перед нами двери. В вестибюле тепло и спокойно, стены убраны флагами и цветами. Нас встречают еще несколько корректных господ, и, пока они подходят, Робинсон говорит мне:
- Местами вяло, местами довольно неплохо, - но чувствую оценку одобрения, которую ему не удается скрыть.
- Вообще-то, конечно, - едва отзываюсь я, - ведь мир и безумие всегда лаконичны. - И небольшое движение брови его вижу.
Потом мы все обмениваемся рукопожатиями, мы с Робинсоном и корректные господа, следуют некие знаки господ Робинсону, и тот мгновенно принимает решение.
- Я тебя на минуту оставлю, - говорит он мне, - у меня есть небольшой разговор со здешней администрацией. - И в сопровождении еще каких-то двоих стремительно поднимается вверх по лестнице. Господа спрашивают меня о самочувствии, и я сухо отвечаю им, что со мною все в порядке. Мне наплевать на все возможные подвохи и на само ожидание их, и даже на пренебрежение таким ожиданием. Эффект безгрешности.
- Мне нужно в уборную, - заявляю я своей четверке. - Проводите меня сейчас туда.
Роман Станислава Шуляка «Русское народное порно» пребывает в русле традиции, не особенно прижившейся в отечественной литературе, традиции, представленной такими авторами, как Маркиз де Сад, Дэвид Герберт Лоуренс, Генри Миллер. Повествовательный психологизм соединяется здесь со сгущённым эротизмом, и замешена сия смесь безудержной стихией народного языка. Результат выходит поистине взрывоопасным.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Аннотация:Роман-особняк Станислава Шуляка «Непорочные в ликовании». Странные герои, говорящие странным языком, пребывают в странных, эксклюзивных обстоятельствах. Страх и насилие правят сим городом, не позволяя обывателю разогнуться, вздохнуть полною грудью. Не таков ли и наш мир? Не подобен ли он библейскому Содому? Ответ каждый ищет для себя сам.
Жанр рассказа имеет в исландской литературе многовековую историю. Развиваясь в русле современных литературных течений, исландская новелла остается в то же время глубоко самобытной.Сборник знакомит с произведениями как признанных мастеров, уже известных советскому читателю – Халлдора Лакснеоса, Оулавюра Й. Сигурдесона, Якобины Сигурдардоттир, – так и те, кто вошел в литературу за последнее девятилетие, – Вестейдна Лудвиксона, Валдис Оускардоттир и др.
Психологический роман «Оле Бинкоп» — классическое произведение о социалистических преобразованиях в послевоенной немецкой деревне.
Перед вами — книга, жанр которой поистине не поддается определению. Своеобразная «готическая стилистика» Эдгара По и Эрнста Теодора Амадея Гоффмана, положенная на сюжет, достойный, пожалуй, Стивена Кинга…Перед вами — то ли безукоризненно интеллектуальный детектив, то ли просто блестящая литературная головоломка, под интеллектуальный детектив стилизованная.Перед вами «Закрытая книга» — новый роман Гилберта Адэра…
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.