Кастрация - [35]

- А много их будет всего?

- Приблизительно около ста пятидесяти, - говорит инженер. - Внутри прессы не будет. Но здесь тебе придется через это пройти, ничего не поделаешь. Приготовься. Можешь их немного подразнить; особенно с ними не стесняйся. Но я пока буду рядом. Остальное после.

Автомобили останавливаются, и толпа от особняка бросается в нашу сторону.

- Началось, - сквозь зубы бормочет инженер, и взгляд его делается жестче. - Ты готов? - подобно застывающему расплаву.

- Готов, - головою киваю, и выходим.

Через секунду мы полностью окружены, мелькают вспышки, щелкают аппараты, стрекочут камеры, и - десятки и сотни разных лиц. Перед нами расчищают дорогу, и все же, несмотря на сноровку этих людей, инженеру и мне то и дело приходится останавливаться. Репортеры выкрикивают названия газет и программ, которые представляют, и сыплют свои вопросы одни за другими.

- Ну вот, - шепчет мне Робинсон, - сейчас врежь-ка им слегка. - И рука его у меня на затылке, так и идем. Мы с ним как два заговорщика в фаворе. Мне теперь никогда не оставаться с собою наедине, мне, подвизающемуся в исполнении личного смысла и тугоплавкости существования. Мир есть мысль, и мысль есть мир; и в сумме не стоят даже серьезного богохульства. В мышеловке псевдобратства и размеренности. И третье проявление мужества сверх двух цицероновых - презрение к себе. Какая злополучная жизнь; та, что выбирает нас. О чем? Мученик мгновения.

- Спасибо, друзья! - вдруг остановившись, кричу я. - Мне доставляет радость ваше внимание ко мне. Уверен, что искренни помыслы каждого из вас. Вас здесь так много, но лицо каждого из вас излучает сочувствие!.. - и град вопросов отовсюду сыплется на меня.

- Что вы собираетесь делать завтра? Ваши планы на завтра?

- Ваш любимый цвет?

- Когда созрело ваше решение идти именно этим путем?

- Не станет ли это мешать вашему искусству?

- С какой из ваших привычек вы хотели бы и никак не можете расстаться?

Я весь словно на шарнирах, я на каждый укол успеваю отреагировать вниманием, я запоминаю все. - Не будьте слишком нетерпеливы, - весело выкрикиваю я, - и дайте мне хотя бы по три секунды на ответ, а в противном случае, вы можете сами их сочинять за меня.

- Ваш любимый цвет? Скажите: ваш любимый цвет? - настойчиво теребит меня немолодая полная блондинка с микрофоном в руке. Не понимаю, отчего это важно.

- Серый. Около голубого. Цвет неопределенности. Тот, что может прикинуться любым другим из цветов.

- С какой первой мыслью вы проснулись сегодня?

- Я вспоминал: сегодня четверг или пятница?

- Да ведь сегодня всего лишь среда, - поправляет меня один из репортеров с энергичным лицом a la yankee, жующий резинку.

- Ну вот, - усмехаюсь в ответ. - Благодаря вам теперь я это знаю точно. - Многие вокруг улыбаются, атмосфера смягчается, несомненно все пока идет хорошо, из рук вон хорошо; злая искра иронии все время подрагивает во мне; все это только спортивная разминка, думаю я, не более чем спортивная разминка. Мне не отмежеваться от снов своих и намерений, так и пропавших неузнанными; я задумал для себя существование нарочито бездарное, бесцветное и незапоминающееся.

- Пожалуйста, скажите еще насчет своих привычек.

- Привычка, с которой я хотел бы расстаться? Делать всегда то, чего ждут от меня другие. Это, впрочем, не хуже привычки делать то, чего жду от себя сам.

- Когда созрело ваше решение?

- Ну что вы?! - нарочно тяну я. - Это же так просто. Наверное, когда созрело мое решение, тогда созрел и я сам. Одно неотделимо от другого. Думаю, я вам ответил.

- Считаете ли вы, - громко спрашивает худощавый молодой репортер в очках, за которыми не видно глаз, - что вас и нескольких ваших предшественников достаточно для того, чтобы ваше совместное духовное действие оказалось заметным в масштабах сообщества?

- Но ведь нужно немного подождать, - с некоторой судорогой насмешливости отвечаю я. - Бог, увы, не так быстро высиживает свои яйца.

- Это тот, который умер? - невозмутимо выкрикивает молодой репортер, и в большом блокноте с легкостью вычерчивает густые закорючки своей привычной трудовой стенографии. - Или те, которые умерли?

- Это те, которые не рождались, - отрезаю я. Через мгновение будто сбрасываю с себя ношу. - Я ведь и не говорю, что будет все просто, прибавляю я с невозможною выразительностью. - Слишком уж мир захватан руками и загажен мыслью. Когда поднимаешь ногу для нового шага, как удержаться от падения?! Ведь на волоске висишь!.. И не нужно, говорю вам, домысливать никаких святотатств, ибо теперь и святость сама святотатственна!..

- Так-так, - удовлетворенно бормочет Робинсон подле меня, и я слышу. Это вам не какой-нибудь косноязыкий.

- Значит все должно идти так, как идет? - и возле затылка голос звучит, как будто рождаясь из самого воздуха.

- Не спешите! - хохочу я; и со мною только моя свобода, моя и ничья больше; и снова беззаконие именем неожиданности. - Не спешите. Не нужно кастрировать меня раньше времени.

- Итак, можно ли все же считать вас вовсе не религиозным, так ли это? спрашивает еще одна женщина, я ищу ее глазами, но почти не могу ее видеть за спинами остальных.