Каспийские легенды и сказки - [12]

Вскоре Данислан-бей узнал, что на дальний бугор прикочевал старый Адамат-бей и намерен остаться со своим аулом здесь навсегда. Старый Адамат-бей не поладил с Шемахинским князем. Не выдал за него свою красавицу дочь, не пошел против её воли. Тот пожаловался хану. Хан прогневался и приказал Адамат-бею искать для себя такой земли, где не ступала бы нога человека.

Вскоре началась дружба двух беев. Росли аулы, увеличивалось население. Часто ездили беи в гости друг к другу, много приятных речей пересказали, но никогда не видел Данислан-бей Адаматовой красавицы дочки. А она видела его всякий раз сквозь щели кибитки, любовалась им. Глаза и щеки горели, а сердце сильно, сильно стучало. Одним словом, она полюбила его, но никому об этом не говорила. Наконец, через одну старуху-служанку она позвала к себе лекаря, которому приказала рассказать Данислан-бею:

— Расскажи ему обо мне… что я красавица, что мне только девятнадцатая весна, что у меня и отца неисчислимые богатства, что я полюбила его… но чтоб он не смел за меня свататься… если ты все сделаешь, как я тебе говорила, то будешь так богат, как и во сне тебе не снилось.

Хеким (лекарь) отправился в аул Данислан-бея. Рассказал ему обо всем и сообщил, что сигналом свидания Данислан-бея и Адаматовой дочки будет служить костер на дальнем бугре. Наступил вечер. Засветился красный огонь над водою на дальнем бугре… и бросился Данислан-бей на этот огонь… Плывет, торопится, плывет да коня понукает. Приплыл бей, выходит на берег и слышит в густом камыше тихий женский смех. Соскочил с коня, бросил на седло поводья, а сам быстрыми шагами пошел к камышу. Но тут он замечает, что недалеко от него ползет что-то черное. Данислан-бей прислонился к коню так, что тень и черный цвет коня почти совсем скрывали бея. А черное выползло из камыша, осторожно приподнялось. Лунный свет помог Данислану рассмотреть, что то была женщина, судя по узким плечам и маленькому росту, скорее дитя. Дитя боязливо осмотрелось кругом и, заметя Данислана, на минуту остановилась в раздумье, но потом, упав на землю, быстро поползло прямо к нему. Оно стало на колени, сложив на груди руки, жалобно посмотрело на бея. Наконец, дитя взяло его одной рукой за платье и слегка потащило к берегу, указывая другою на Князь-бугор. Данислан недоумевал, хотел спросить, что же от него требует это черное дитя, и вдруг отскочил в изумлении: на шее, плечах и руках ребенка он увидел свежие раны, из которых струилась еще теплая кровь. До боли сжалось сердце доброго Данислана. Но бедное черное дитя, не поняв движений бея, испугалось и, как молния, бросилось в море, всплеснув в отчаянии руками. Так же быстро бросился князь в воду и, схватив утопающего ребенка, вынес на берег. Данислан-бей завернул дитя в свою одежду, положил его перед собою на седло и поплыл опять на Князь-бугор. Здесь он передал дитя на руки своему другу Сеиту, а сам опять воротился к Адаматову аулу, где княжна с верными своими прислужницами давно ожидала его в камышах. Она уже начинала сердиться. «Гордый молодец заставляет меня ждать. Посмотрим, не будешь ли ты в этом раскаиваться!» — так говорила она, сдвигая черные брови. Глаза злой княжны метали при этом такие искры, что бедные ее служанки притихли и только, бледнея, переглядывались между собою. Но вот послышался плеск воды, потом шуршанье в камыше, а вскоре появился Данислан. Княжна накинула на себя покрывало и тихо, но строго спросила:

— Кто здесь и чего ищет?

— Я, — ответил Данислан, — ищу то, что мне надо…

— Не знаю, что тебе надобно, но если ты, добрый человек, пришел к нам в гости, то садись, милости просим!

Данислан сел на кучу чакана, покрытую дорогим ковром. Служанки вскоре ушли, а бей и княжна остались наедине. Долго пробыл бей на Дальнем бугре. Возвратился домой перед рассветом. Не сказав никому ни слова, он лег спать. Отдохнув, он выслал всех из кибитки и позвал к себе Сеита. Когда тот пришел, бей спросил:

— Что это за малютка, которую я привез вчера? Ночью мне показалось, что она вся в крови.

— Так и есть, — ответил Сеит. — Эта бедная девочка — невольница дочери Адамата.

— Если она рабыня такой прекрасной княжны, так отчего ты называешь ее бедною, почему она была вся в крови?

— Бедное дитя ничего не говорит: боится. Если бы ты видел, князь, ее раны, то согласился бы, что ей невесело жить!

— А что там у нее?

— Все тело девочки не то иссечено чем-то, не то изрезано кинжалом так, что пальца негде положить. На спине и ногах раны уже загнили. Я сварил табаку с порохом, намочил чадру и велел в нее завернуть девочку. Долго бедняжка стонала, а теперь спит, только вздрагивает во сне.

— Что же нам делать, Сеит, с девочкой? Вчера я спас ее, когда она хотела утопиться, теперь и не знаю — хорошо ли я сделал? Наверное, надо отправить ее опять к княжне?

— Если ты спас человека от смерти, то это, во всяком случае, хорошо; но нужно, князь, сделать так, чтобы потом жизнь этому человеку была бы лучшей, чем прежняя. Если отослать эту несчастную княжне, так не нужно было мешать ей умереть, по крайней мере, она не мучилась бы больше…

Прошло около двух месяцев. Данислан-бей каждую ночь отправлялся на свидание с княжной. Он до того был очарован ею, что стал сам не свой. Одно его сбивало с толку. Княжна беспрестанно уверяла бея, что любит его всей душой, что не может жить без него и что никогда никого больше не полюбит. Когда же Данислан заговаривал с ней о том, чтобы она вышла за него замуж, то княжна всегда уклонялась от прямого ответа возлюбленному.