Каширское шоссе - [8]

Одна из мистических фантазий той ночи заключалась в том, что мы с Аней странным образом и в странном пространстве совокуплялись. Вернее, я со своей стороны предпринимал как бы обычные сексуальные действия, а она — или какая-то посторонняя нам сила — переводила их в другую, не эротическую сферу представлений. Так, например, лежа на ней, я обнаруживал себя вдруг в положении младенца, пьющего молоко из ее грудей — причем все это в грандиозных, символическо-обобщенных масштабах: из обеих ее грудей изливались фонтаны молока, а я был не ребенком, а именно взрослым мужчиной колоссальных размеров, лежащим на такой же огромной женщине. Получилось так, что наши еще не начавшиеся сексуальные отношения перешли в отношения мистического материнства. Надо сказать, что эти отношения материнства как натурализация мыслеформы «Мадонна с младенцем» в различных вариантах проигрывались впоследствии между нами довольно длительное время. Они были наиболее стабильными (вероятно из-за широкой их распространенности и, следовательно, сильной энергетичности этой иконографической мыслеформы), хотя рядом с ними возникали и совершенно противоположные отношения и соответствующие им грандиозные переживания. Например, не очень распространенный иконографический сюжет, где Христос (как мужское начало, с которым я независимо от своей воли отождествлялся) изображен держащим на руках душу своей матери в виде запеленутого крошечного младенца, или даже еще более «высокий» сюжет — сидящий Бог-Отец, окруженный серафимами, приветствует подходящую к нему маленькую фигуру взрослой Марии. Кроме того, были переживания и множества промежуточных сюжетных сцеплений на уровне «бесплотных сил» разных рангов, о которых я буду подробнее писать в дальнейшем.

Все эти видения, включая и описанный «молочный» эпизод, не носили характер галлюцинаций, сновидения или обычных фантазий перед засыпанием. Это были очень яркие, яркие прежде всего в чувственном отношении, психосоматические представления, развертывающиеся в незнакомом мне до того созерцательном пространстве. Может быть, правильнее всего описать это пространство как алаявиджняну («сознание-хранилище» — своего рода момент созерцания, где взаимодействуют «единое сознание», нечто вроде коллективного сознательного, и индивидуальный манас, манифестирующий свои видения в алаявиджняну в порядке самоочищения, т. е. здесь имеется в виду аюрведическая концепция манаса. В таком случае описываемые здесь переживания можно отнести к самому первому, низшему уровню манаса — кшипта, который, собственно, еще называется не манасом, а разумом, находящимся в наибольшей степени подверженности чувственным объектам). Не знаю, правильно ли назвать это пространство алаявиджняну, во всяком случае это было совершенно незнакомое мне пространство самоощущения, в бездны которого я засасывался как потерпевший крушение психонавт.

Вторая картина той ночи, кажущаяся весьма неприличной, на самом деле была совершенно лишена какого-либо эротического наполнения. Мы совокуплялись с Аней, стоя лицом друг к другу в той же позе и масштабах, в каковых описываются совокупления богов в Бардо Тодоле. Божественная тяжесть моей партнерши была столь велика, что эпизод этот закончился плачевно и смешно: мой каменный член отломился и, упав на землю, превратился в мраморную колонну, ствол которой был украшен желобками наподобие колонн Парфенонского храма.

Питье молока вместо оргазма, отломившийся член — все эти видения я понимал тогда как кульминационные события моей сексуальной жизни, символически знаменующие снятие проблемы эроса не только в наших с Анной отношениях, но и вообще в моей дальнейшей жизни.

17 [1]

Наша фантастическая связь закончилась в ту ночь довольно неожиданно: я почувствовал, что Аня превратилась вдруг в черную пушистую кошку и спрыгнула, метнувшись куда-то вниз, с моего сердца. Ощущение этого облегчающего спрыгивания с груди было очень реальным. Далее я стал переживать уже совершенно другое.

Лежа на животе, уткнувшись головой в подушку, я вдруг ощутил у себя на спине, в области лопаток, две культи — как если бы у меня там сначала что-то было, а потом это отрезали и остались культи. Причем что это было, в первый момент я никак не мог определить, и потом только определил как остатки крыльев. При этом ощущении — очень ясном и длительном (как с протыканием копьем на эскалаторе) — у меня перед плотно закрытыми глазами образовалась какая-то абсолютная темнота как закрытие, завеса, за которой — свет, но не обычный, наружный, а иномирный, внутренний, но, как я тогда почувствовал, невыносимый пока еще для моего зрения. Интересно, что защитная эта темнота была одновременно и безгранично объемной в глубину.

Интересно, что много позже этого переживания, на работе в музее, ко мне подошла Аня и с воодушевлением сказала мне: «Чувствуешь ли ты свое новое тело, крылья за спиной? Я чувствую!» Помню, мне было довольно трудно убедить ее в том, что ее ощущение иллюзорно. Я доказывал ей — тогда еще в рамках христианских представлений — что у человека, в том числе и у его души не может быть крыльев, что крылья — чисто символический атрибут ангелов, «служебной силы», а человек, созданный по образу и подобию Божию, и крыльев иметь не может. Однако в результате этих убеждений моя собственная рана была растревожена и я, придя в тот же день к родителям, стоя на кухне возле раковины, вдруг ощутил у себя за спиной огромные крылья, заполнившие всю кухню — я даже покачнулся от их воображаемой тяжести и только значительным усилием воли «сбросил» с себя эту чувственную галлюцинацию.