Карузо - [41]
Сонцоньо ничего не оставалось, как искать тенора, который мог бы спеть на премьере «Федоры» вместо Станьо и при этом устраивал бы как композитора, так и требовательную исполнительницу заглавной партии (Беллинчони была — в хорошем смысле — «избалована» именитыми партнерами; так, еще в восемнадцатилетнем возрасте она пела на сцене с самим Энрико Тамберликом!). Поначалу издатель обратился к Фернандо де Лючии, но тот долго не давал определенного ответа и в конце концов отказался от участия в премьере. Тогда Сонцоньо попросил Джемму съездить в Ливорно и послушать Карузо. Увидев Энрико в «Паяцах», она пришла в восторг и немедленно согласилась на его участие в премьере. Разумеется, не было возражений и со стороны Карузо, которому постановка на русский сюжет была интересна еще по одной причине: незадолго до этого он подписал контракт на гастроли в России. Предложение поступило от импресарио Антонио Угетти, у которого там была частная антреприза и которому о Карузо рассказал дирижер Витторио Подести. Импресарио впервые услышал Карузо в театре «Лирико», когда тот пел в премьере оперы бельгийского композитора Фредерика Леборна «Эдда». Леборн был учеником Сен-Санса и Массне, однако приблизиться к художественному уровню своих прославленных учителей он так и не смог. Композитор лично вел спектакли, однако опера провалилась и вскоре была снята с репертуара. Можно было бы сказать, что немалые усилия Карузо, затраченные на освоение очень сложной партии, были потрачены впустую, однако косвенным образом они на жизнь тенора все же повлияли: голос молодого певца очень понравился Угетти, и он предложил ему контракт на выступления зимой 1898/99 года в Санкт-Петербурге на сцене театра Консерватории с ежемесячной оплатой шесть тысяч лир. Естественно, Энрико с радостью принял приглашение.
«Федора», первая из двух опер, написанных композитором на «русские» мотивы[111], долгое время была мало известна в нашей стране, хотя именно с Россией связана сюжетная канва произведения. Точнее было бы сказать, связана не столько с Россией, сколько с тем образом России, который представлялся В. Сарду (автору одноименной пьесы) и либреттисту оперы А. Колаутти. Образ этот, конечно, не может не вызвать улыбку. «Федора» — мелодрама, действие которой протекает на фоне плохо понятых событий «нигилистического» периода нашей истории, из которых в драму (а затем и в оперу) вошли отдельные, сильно впечатлившие Запад, мотивы: террористические акты, сложные, не вполне доступные сознанию иностранцев психологические коллизии, о которых представления складывались, скорее, по произведениям Тургенева и Достоевского, чем на основе реальных фактов. «Национальный» колорит оперы создается якобы русскими именами: Лорис Ипанов (вероятно, неправильно расслышанное сочетание «Борис Иванов»), Федора Ромазофф (в чьем имени отчетливо сквозит «Федор Карамазов»), Греч (тут уж совершенно прозрачный намек на одиозную фигуру, правда, имевшую отношение к другому периоду русской истории). Опера пронизана мелодиями, которые Джордано посчитал исконно русскими, вероятно, не подозревая, что у них были вполне определенные авторы: например, де Сирье, восхваляя красоту русской женщины, поет бравурную арию «La donna russa», в которой знакомый с российской культурой слушатель с удивлением узнает мотивы алябьевского «Соловья», варламовского романса «Не шей ты мне, матушка…» и «Эй, ухнем!».
Премьера «Федоры» состоялась в миланском театре «Лирико» 17 ноября 1898 года (за месяц до возобновления после перерыва сезона в «Ла Скала»). За дирижерским пультом стоял сам Умберто Джордано. Композитор вспоминал:
— Признаться, поначалу я не придавал партии Лориса особенного значения. На репетициях все внимание я уделял Федоре: Беллинчони обладала голосом ангела, сошедшего с небес на землю, и произношением Элеоноры Дузе. Тенор же меня особо не впечатлял: у него была хорошая, горячая акцентировка, но и только. Дома мы с женой говорили об одной лишь Беллинчони. И когда она спрашивала меня об этом неаполитанце, я отвечал коротко: «Не портит, не портит». Но на премьере Карузо преобразился. Его голос зазвучал, как звучит хорошая виолончель в руках мастера. Ну кто бы мог подумать, что он, оказывается, бог пения…>[112]
Если композитор произнес этот комплимент именно в те дни то перед нами — первое сравнение голоса Карузо с виолончелью, вскоре ставшее расхожим, равно как и сочетание «бог пения».
Пение Карузо на генеральной репетиции 16 ноября 1898 года произвело такое сильное впечатление на присутствовавших, что один из антрепренеров, госпожа Феррари, поспешила за кулисы и предложила Энрико 12 тысяч лир за выступления в мае следующего года в Буэнос-Айресе. Это был хороший гонорар для начинающего тенора, но весьма небольшой для певца мирового уровня. Карузо согласился, чего, может, не сделал бы буквально через несколько дней, в корне изменивших его жизнь.
